РАЗОРВАННЫЕ ЗЕМЛИ:
КАК РАСПАДАЛСЯ
АРАБСКИЙ МИР

СКОТТ АНДЕРСОН,
ФОТОГРАФИИ ПАОЛО ПЕЛЛЕГРИНА

МЕСТА ДЕЙСТВИЙ

Перевод монументальной статьи Fractured Lands: How the Arab World Came Apart, опубликованной в журнале New York Times, впервые выполнен и представлен пользователями сайта dirty.ru.

В свою очередь, я счел необходимым не просто перевести текст, а создать русскую версию статьи. Оригинальный вариант обладал качественной версткой, богатым оформлением и множеством уникальных фотографий. Всё это не уместить в узких полях универсальной платформы для блогов. Для этого нужен собственный сайт.

Этот недостаток исправлен. Полноценная русская локализация, представленная здесь, не только была вычитана, исправлена и собрана воедино из разрозненных частей, но также получила оригинальное оформление, которое использовал журнал New York Times. И даже лучше — эта страница автоматически запоминает, где вы закончили читать.

Авторы перевода — пользователи dirty: shiftingbee, AlLive, etingeph, Beo.
Корректор и оформитель — Андрей Маркелов.
Верстальщик — Александр Бугаев.

Оригинал статьи в New York Times
Исходный перевод статьи на dirty

Эта история не похожа ни на одну из прежде опубликованных нами. Она гораздо больше, чем типовая статья в журнале New York Times. Фактически, это целая книга. Итог работы журналиста, занявшей 18 месяцев, рассказывает историю арабского мира начиная со вторжения в Ирак 13 лет назад и вплоть до расцвета ISIS и мирового миграционного кризиса.

Это катастрофа с широкой географией и множеством причин. Тем не менее, её последствия — война и нестабильность во всем мире — каждый из нас ощущает на себе. История Скотта Андерсона раскрывает читателю живую суть произошедшего, давая взглянуть на катастрофу глазами шестерых человек — участников событий — из Египта, Ливии, Сирии, Ирака и Иракского Курдистана.

Текст Андерсона сопровождают десять галерей с фотографиями Паоло Пеллегрина, отснятыми в течение его 14-летнего путешествия по Ближнему Востоку, а также виртуальная реальность, отправляющая читателя в Ирак, на поле битвы за Фаллуджу.

Никогда прежде мы не уделяли столько сил и внимания одной единственной истории. И мы просим читателей уделить столько же своих сил и своего внимания для её прочтения. Мы не просили бы, если бы не были убеждены: эта история — потрясающее откровение и лучшее объяснение того, что же пошло не так в арабском мире.

— Джек Сильверштейн, главный редактор New York Times.

ПРОЛОГ

Мирное население спасается бегством из Басры, Ирак, март 2003. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos

 

Перед въездом в северную часть Ирака доктор Азар Миркхан переоделся: он снял свою западную одежду и облачился в национальное — пешмерга — платье курдского воина, состоящее из короткой шерстяной куртки, надеваемой поверх рубашки, мешковатых панталон и широкого кушака. Ему также пришло на ум взять с собой некоторые аксессуары. В число последних вошли: боевой нож, заткнутый глубоко за пояс его кушака, снайперский бинокль и заряженный полуавтоматический пистолет .45 калибра. Если дела пойдут совсем плохо — штурмовая винтовка М-4 лежит прямо под рукой на заднем сиденье, с запасными магазинами, уложенными на полу машины. Доктор пожимает плечами: «Это плохой район».

В тот майский день 2015 года нашим пунктом назначения было место, представляющее из себя воплощение глубочайшего горя Азара, которое преследует его по сей день. Годом ранее бойцы «Исламского государства» (далее по тексту ISIS для удобства — прим. переводчика) прорезали себе путь сквозь северный Ирак, отбросив иракскую армию, многократно превосходящую их в численности, а затем обратили своё внимание на курдов. Азар предугадал точное место следующего удара убийц ISIS, понимая, что десятки тысяч беспомощных гражданских окажутся на их пути, но не нашёл никого, кто бы прислушался к его предупреждениям. В отчаянии, он загрузил машину оружием и помчался на место, но прибыв туда, понял, что ему не хватило нескольких часов. «Это было очевидно, — говорил Азар, — так очевидно. Но никто не хотел слушать». В этот день мы вернулись в то место, где легендарные курдские воины северного Ирака были окружены и вынуждены принять бой, где доктор Азар Миркхан не сумел предотвратить колоссальную трагедию. В место, где ещё долгие месяцы он будет продолжать свою войну с ISIS.

Азар — практикующий уролог, но даже без оружия и камуфляжа в 41-летнем мужчине чувствуется дух охотника. Ходит он энергично, но практически бесшумно, а во время разговора имеет привычку опускать подбородок и смотреть из-под тяжёлых век, словно смотрит в оптический прицел. Видный нос и угольно-чёрный начёс делают его похожим на молодого Джони Кэша.

Выбор оружия также говорит в пользу личной философии доктора, которую можно понять, вспомнив отрывок из одного из его любимых фильмов — «Хороший, Плохой, Злой», в котором принимающий ванну Илай Валлах оказывается пойман врасплох убийцей. Вместо того чтобы сразу же застрелить Илая, мужчина пускается в триумфальные разглагольствования, что позволяет Валлаху убить того первым.

«Когда ты должен стрелять, то стреляй, а не говори, — цитирует Азар фильм. — Вот так и мы, курды, сейчас. Не время болтать, время стрелять».

Азар — один из шести людей, чьи жизни стали частью данных хроник. Эти шестеро из различных регионов, разных городов, племён, семей, однако им, вместе с миллионами других жителей Ближнего Востока, пришлось распутывать клубок глубоких противоречий. Их жизни навсегда изменили потрясения, начавшиеся со вторжения США в Ирак в 2003 году и ускоренные серией революций и вторжений, которые стали известны на западе как Арабская весна. Они продолжаются по сей день, вместе с бесчинствами ISIS, террористическими атаками и разрушенными государственными институтами.

Череда потрясений для каждого из них слилась в конкретном, исключительном моменте жизни. У Азара Миркхана это случилось на дороге в Синджар, где он понял, что его худшие опасения оправдались. У Лейлы Суиф из Египта в тот момент, когда молодой человек, отделившись от бегущей толпы протестантов, обнял её, вселив веру в успех революции. Для Мажди аль-Мангуша из Ливии, когда он шёл сквозь выжженную разделительную линию поля боя и, наполненный чувством глубочайшей эйфории, впервые почувствовал себя свободным. Для Халуд аль-Заиди из Ирака с угроз от бывшего друга, когда она наконец-то осознала, что всё, над чем она трудилась, ушло навсегда. Для Мажда Ибрагима из Сирии — когда дознаватель просматривал его телефон, чтобы идентифицировать личность его «контролёра», приближая момент его казни с каждой секундой. Для Ваказа Хассана из Ирака, молодого человека без какого-либо интереса к политике или религии, — когда бойцы ISIS появились в его деревне и предложили ему выбор.

Какими бы отчаянными не были эти моменты, для каждого из этих шести они стали точкой невозврата. Такие изменения, помноженные на опыт миллионов людей, трансформируют их родину, великий Ближний Восток и, неминуемо, — весь мир.

История никогда не течёт в предсказуемом ключе. Она всегда является результатом кажущихся случайными происшествий и инцидентов, значение которых может быть определено или, даже чаще, оспорено только при взгляде на них из будущего. Но, даже принимая во внимание капризные манеры истории, события, которые привели к Арабской весне, вряд ли могли бы быть более невероятными: самоубийство через самосожжение бедного торговца овощами и фруктами из Туниса в знак протеста против действий правительства. К тому времени, когда Мохаммед Буазизи скончался от полученных ран 4 января 2011 года, протестующие, сразу же вышедшие на улицы Туниса с призывами к экономическим реформам, уже стали требовать отставки Бена Али — национального стронгмена-президента, правившего 23 года. В последующие дни демонстрации выросли в размерах и интенсивности, а затем вылились и за границы Туниса. К концу января антиправительственные протесты взорвались в Алжире, Египте, Омане и Иордане. И это было только началом. К ноябрю, спустя лишь 10 месяцев после смерти Буазизи, четыре долго державшихся на Ближнем Востоке диктаторских режима были свергнуты, полдесятка других, внезапно приведённых в боевую готовность государств, столкнулись с потрясениями или обещали реформы, а антиправительственные демонстрации — какие-то мирные, другие жестокие — распространились по всему арабскому миру от Мавритании до Бахрейна.

Как автор с длительным опытом работы на Ближнем Востоке, изначально я приветствовал судорогу Арабской Весны — я действительно верил, что «давно пора». В начале 70-х я путешествовал по региону молодым мальчиком с моим отцом. Это путешествие наполнило меня симпатией к исламу и зажгло мою любовь к пустыне. Ближний Восток также оказался и первым моим опытом работы в журналистике, когда летом 1983 года я прыгнул в самолёт, летящий в приведённый в боевую готовность Бейрут, в надежде найти работу свободного журналиста. В последующие годы я делил палатку со взводом израильских коммандос, выполняющих операции на Западном Берегу Иордана; обедал с джанджавидами (группа арабо-говорящих бойцов в конфликтном районе Судана — прим. переводчика); брал интервью у семей шахидов. В итоге, я взял пятилетний отпуск, отказавшись от журналистики для того, чтобы написать книгу об исторических предпосылках формирования современного Ближнего Востока.

За десятки лет путешествий в моей карьере я так и не встретил более застойного региона, чем арабский мир. Пока Муаммар Каддафи из Ливии ставил 42-летний рекорд правления на Ближнем Востоке, дела обстояли похожим образом ещё кое-где. К 2011 году любой египтянин моложе сорока одного года — а это было, по грубой оценке, около 75% населения — знал только двух глав государства, в то же время сириец того же возраста прожил всю жизнь под контролем династии Асадов в лице отца и сына. В дополнение к политической спячке, во многих арабских странах большинство экономического капитала было сосредоточено в руках малых олигархов или аристократических семей. Для всех остальных, не входящих в состав этих групп, единственной надеждой на обеспечение финансовой стабильности для своей семьи становится надежда получить место в одной из фантастически раздутых правительственных организаций бюрократии публичного сектора, которые по праву получили славу монумента кумовства и коррупции во плоти. В то время пока значительные денежные средства поступали в богатые нефтью и малонаселённые нации типа Ливии или Кувейта, позволяя обеспечить минимально приемлемый уровень развития потребительской экономики, страны типа Египта или Сирии, где нищета и безработица представляли из себя всё более ухудшающиеся проблемы, были лишены возможности организации такой социальной подпитки.

В первые дни Арабской весны меня воодушевлял фокус народного гнева. Одна из самых видных и самых ослабляющих особенностей арабского мира заключается в культуре хранения обиды, которая определяется в меньшей степени тем, к чему стремятся люди, чем тем, против чего они выступают. Они были антисемитами, антизападниками, антиимпериалистами. На протяжении поколений диктаторы ловко крутили народным недовольством, смещая внимание в сторону внешних «врагов» и отвлекая его от их собственных ошибок управления. Но во время Арабской весны старые правила внезапно перестали работать. Вместо этого, и в первый раз в таких масштабах, люди Ближнего Востока выражали свою ярость правящим режимам напрямую.

А затем всё пошло ужасающим образом не так. К лету 2012 года две «освобождённые» нации — Ливия и Йемен — скатывались к анархии и феодализму, пока борьба против правительства Башара Асада в Сирии скатилась в жестокую гражданскую войну. Следующим летом в Египте первое национально избранное правительство было сброшено военными — путч, который приветствовали многие молодые активисты, ранее выходившие на улицы, призывая к демократии два года назад. Единственный по-настоящему светлый пример среди наций, поглощённых Арабской весной, представлял из себя Тунис — место, где всё это началось. Но даже там террористические атаки и враждующие политики были постоянной угрозой хрупкому государственному аппарату.

Почему все вышло именно так? Почему настолько многообещающее движение пошло по столь ошибочному пути?

Сбивающий с толку характер Арабской весны делает сложной попытку ответить на этот вопрос однозначно. Некоторые нации радикально изменились, в то время пока соседствующие были едва затронуты переменами. Некоторые во время кризиса сохраняли относительный достаток (Ливия), другие были сокрушительно бедны (Йемен). Некоторые страны, существовавшие в парадигме сравнительно доброкачественных диктатур (Тунис), взорвались вместе с одними из самых жестоких режимов (Сирия). Тот же спектр политических и экономических несоответствий можно найти в нациях, которые остались стабильны.

Но всё же один потрясающий паттерн удаётся выделить для всех случаев. Пока большинство из 22 наций, формирующих арабский мир, были в некотором роде разделены событиями Арабской Весны, шесть из наиболее серьёзно пострадавших — Египет, Ирак, Ливия, Сирия, Тунис и Йемен — все являются республиками, а не монархиями. И из этих шести три были дезинтегрированы настолько, что возникает сомнение в их возможности когда-либо в будущем функционировать как нормальное государство. Ирак, Сирия и Ливия — все члены того малого списка арабских государств, созданного западными империалистическими силами в начале ХХ века. В случае каждой страны слишком мало внимания было уделено национальному сознанию, ещё меньше — племенным и феодальным различиям. Можно сказать с уверенностью, что те же самые внутренние деления существуют во множестве других республик региона, также как и в монархиях, но неоспорим тот факт, что два фактора, действующих единовременно, — традиционная нехватка чувства национального единства совместно с организацией госаппарата, вытесняющего традиционные принципы организации общества — поставили под особый удар левые Ирак, Сирию и Ливию в особенности.

Все кроме одного из тех шести человек, речь о которых пойдёт ниже, — выходцы из этих «искусственных государств», а их личные истории переплетены с более масштабной историей появления всех этих наций изначально. Процесс начался в конце Первой Мировой войны, когда двое победителей, Британия и Франция, делили земли побеждённой Оттоманской Империи между собой в качестве трофея войны. В Месопотамии британцы объединили три, до этого значительно автономные, оттоманские провинции и назвали их Ираком. В южной части этих провинций превалировало шиитское арабское население, в центральном — суннитское, а в северном — не арабское, а курдское. К западу от Ирака европейские силы применили обратный подход, разделяя обширные земли «великой Сирии» в более мелкие, более управляемые кусочки. Отпавшим под управление Франции кусочком оказалась малая часть Сирии — по сути та самая нация, что существует сегодня — и прибрежный анклав Ливана. В то же время Палестина и Трансиордания (тонкий ряд южной Сирии, который впоследствии станет Израилем и Иорданом) отошли Британии. Запоздало подключившись к игре, Италия в 1934 году объединяет три древних Северо-Африканских региона, которые она отбила у оттоман в 1912, и формирует колонию Ливию.

Чтобы удержать доминирующее положение над этими непокорными регионами, европейские силы применили старый приём «разделяй и властвуй», который так хорошо послужил им во времена колонизации, начиная с Африки и заканчивая Сахарой. Подход включал в себя усиление местных этнических или религиозных меньшинств для их службы местным администрациям, уверенных в том, что эти меньшинства никогда не восстанут против заграничных контролёров, чтобы не быть задавленными бесправным большинством.

Это был пример только самого неприкрытого уровня политики «разделяй и властвуй», однако, прямо под сектантским и региональным разделением в этих «нациях», прятался экстраординарно сложный узор племён и подплемён, кланов, древних социальных групп, которые оставались основным принципом и источником идентификации местного населения. По образу и подобию армии США и белых поселенцев в индейских племенах во времена завоевания Американского Запада, британцы, французы и итальянцы доказали свою искусность в науськивании этих групп одну на другую, одаривая услугами — оружием или едой с расходными материалами — одну фракцию взамен на действия против другой. Большая разница, конечно, заключалась в том, что на Американском Западе поселенцы оставались, а племенная система была полностью демонтирована. В арабском же мире вышло наоборот: европейцы уехали, оставив за собой усиленную ими же племенную и сектантскую системы.

Если смотреть на события под этим углом, то самоубийство Мохаммеда Буазизи в 2011 году выглядит больше как кульминация напряжённости и противоречий, которые накапливались под поверхностью арабского мира очень долгое время, чем лишь как катализатор Арабской весны. Естественно, если спрашивать представителей арабского мира, то с наибольшей вероятностью в качестве причины к этому назовут то, что произошло за восемь лет до смерти Буазизи. Точкой отсчёта момента начала дезинтеграции арабского общества они назовут американское вторжение в Ирак. Многие даже укажут на исключительную картину, воплотившую этот переворот. Она появилась вечером девятого апреля 2003 года, когда на площади Фридос в центре Багдада, с помощью троса и американского броневика М-88, статуя иракского диктатора, Саддама Хусейна, была повержена наземь.

Тогда как сегодня эту картину вспоминают в арабском мире с возмущением, нельзя отрицать, что символизм последней интервенции Запада в регион был неизбежен — в своё время она стимулировала что-то гораздо более тонкое. Впервые за всю жизнь то, что видели рядовые сирийцы, ливанцы и некоторые другие арабы вместе с иракцами, представляло из себя осознание того факта, что, раз такую значительную и казавшуюся незыблемой политическую фигуру, как Саддам Хусейн, можно устранить, выходит, политическая и социальная апатия, опутавшая их общие земли, на самом деле может быть сломлена. Не таким очевидным было то, что лидеры такого толка предпринимали значительные усилия для объединения подконтрольных наций, а в отсутствие лидеров древние силы племенного строя и сектантства будут вместе привлекать всё больше сторонников. Ещё менее очевидным было то, каким образом эти силы будут одновременно привлекать и отталкивать США, нанося их силе и престижу в регионе урон, от которого они уже могут никогда не оправиться.

По крайней мере один человек видел это отчётливо. Большую часть 2002 года администрация Буша потратила на подготовку общественного мнения к вторжению в Ирак, обвиняя Саддама Хусейна в разработке оружия массового поражения и уклончиво связывая его с атаками 11 сентября. В октябре 2002, за шесть месяцев до падения памятника на площади Фридос, я брал обширное интервью у Муаммара Каддафи, и я спросил его о том, кто может извлечь выгоду из возможного вторжения в Ирак. Ливийский диктатор имел обыкновение театрально задумываться, прежде чем ответить на мои вопросы, но этот ответ последовал без заминки. «Бен Ладен, — сказал Каддафи, — в этом не может быть никаких сомнений. А Ирак может закончить, как подготовительная площадка Аль-Каиды, потому что в случае падения госаппарата Саддама в Ираке будет анархия. Если это случится, то любые действия против американцев будут рассматриваться как джихад».

В апреле 2015 года фотограф Паоло Пеллегрин и я отправились в серию длительных поездок по Ближнему Востоку. Отдельно и в качестве команды вида «фотограф-писатель» мы обозревали массу конфликтов в регионе за последние 20 лет, и наши надежды на этот новый набор путешествий заключались в том, чтобы получить более широкое понимание так называемой Арабской весны и её общих тёмных последствий. В то время как ситуация продолжила ухудшаться в течение 2015 и 2016 годов, география наших путешествий расширилась: от островов Греции, принимающих удар волны мигрантов в первую очередь, до линий фронта в северном Ираке, где битва против ISIS велась самым энергичным образом.

Мы представили результат этого шестнадцатимесячного проекта в форме шести личных повествований, которые, переплетаясь с большей картиной истории, позволяют оценить мозаику арабского мира в огне революций.

Эта статья разделена на пять частей, каждая из которых следует за каждым из главных персонажей в хронологическом порядке. Наравне со знакомством с главными героями, Часть 1 фокусирует внимание на трёх исторических факторах, являющимися критическими для понимания текущего кризиса: наследственная нестабильность ближневосточных искусственных государств, ненадёжная позиция, в которой обнаружили себя государства-союзники США, когда они были вынуждены следовать политике, ненавидимой местным населением; и также американская роль в де-факто разделении Ирака 25 лет назад — событие, целесообразность которого редко ставят под сомнение, — которое помогло поставить под вопрос саму легитимность современной модели существования национальных арабских государств. Часть 2 преимущественно посвящена американскому вторжению в Ирак и тому, как это заложило основание для Арабской весны. В Части 3 повествование ускорится, в то время как мы будем следовать взрывным последствиям протестов в Египте, Ливии и Сирии. В Части 4, которая описывает восход ISIS, и в Части 5, которая отслеживает возникший в результате этого исход из региона, мы находимся прямо в настоящем времени, в сердце самой серьёзной проблемы мира.

Я пытался рассказать человеческую историю, такую, в которой встречаются свои герои, и даже некоторые всполохи надежды. Но то, что последует ниже, к сожалению, представляет из себя тёмное предупреждение. Сегодня трагедии и жестокость Ближнего Востока разлились из своих берегов, почти что миллион сирийцев и иракцев наводняют Европу в попытке убежать от войн у себя дома, а атаки террористов потрясли Дакку, Париж и остальные города. А с убийствами, основанными на идеологии ISIS в Сан-Бернардино и Орландо, тема иммиграции и терроризма стала собирательной во многих американских умах, формируя ключевую политическую повестку в предстоящем избирательном цикле. В каком-то смысле, кризис арабского мира пускает свои корни в дни Первой Мировой войны. Такой войны, которая из регионального кризиса быстро и обширно, без какой-либо логики или причины для стороннего наблюдателя, способна перерасти в то, что способно влиять на события в каждом уголке мира.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Лейла Суиф, 60 лет. Египет. Матриарх известной семьи египетских диссидентов.
Ваказ Хассан, 22 года. Ирак. Разнорабочий, превратившийся в бойца ISIS.
Азар Миркхан, 41 год. Ирак. Курдский доктор, взявший отгул для битвы с ISIS.
Мажд Ибрагим, 24 года. Сирия. Студент колледжа в сирийском «Сталинграде».
Халуд аль–Заиди, 36 лет. Ирак. Активист по борьбе за права женщин, ставшая целью ополченцев.
Мажди аль–Мангуш, 30 лет. Ливия. Кадет ВВС с разделившейся лояльностью.
Лейла Суиф, 60 лет. Египет. Матриарх известной семьи египетских диссидентов.

ЧАСТЬ I:
ИСТОКИ

1972–2003

Лейла Суиф

Египет

ОТКРЫТЬ КАРТУ

1.

Лейла Суиф впервые участвовала в политической демонстрации, когда ей исполнилось всего шестнадцать лет. В 1972 году протестующие требовали того, чего студенты так хотят во все времена — больше равноправия, свободы выражения мыслей. Отличие заключалось в том, что в списке требований находилось и одно, немного более специфичное для арабского мира, желание: Анвар Садат, президент Египта, должен был начать войну для возврата Синайского полуострова, который был захвачен Израилем во время Шестидневной войны в 1967 году. Анализируя этот опыт, Лейла осознала силу гражданского неповиновения: Садат был вынужден начать военные действия против Израиля уже в следующем после протестов году. Чего Лейла не предусмотрела — так это скорого гнева родителей. Всего через два часа после того, как Лейла присоединилась к протестам в Каире на площади Тахрир, её мама и папа выследили дочь и потащили домой. «Это научило меня тому, что куда проще бросить вызов государству, чем своим родителям», — говорит Лейла.

Лейле повезло в жизни и с точки зрения привилегированности, и со стороны интеллектуальной свободы. Её родители были профессорами в колледже, а её старшая сестра, Ахдаф Суиф — одна из самых известных в Египте прозаиков современности. Она стала сторонником левых политических взглядов в довольно раннем возрасте. Во время изучения математики в Университете Каира в середине 1970-х она встретила своего будущего мужа, Ахмеда Суифа, который уже являлся лидером подпольного движения коммунистической цепочки студенчества, призывающего к революции.

К тому времени Египет имел славу политической столицы Ближнего Востока, колыбели революционных движений и идей. Современный Египет обязан этому статусу по большей части наследию одного человека: Гамаля Абделя Насера.

К середине 1940-х Египет, совместно с большинством Ближнего Востока, оставался меньшим из поводов для беспокойства мировой общественности, всё ещё находясь в порабощённом состоянии перед европейскими силами, которые диктовали свою волю региону в течение десятилетий. Под конец Второй Мировой войны, с открытием новых нефтяных месторождений и с падением британских и французских колониальных империй, это положение начало меняться. Темп изменений серьёзно ускорился, когда Насер и его Движение Свободных Офицеров, состоящее из младшего военного состава офицеров, скинули поддающегося Западу короля в 1952 году в результате путча.

Отстаивая идеи «Арабского социализма» и панарабского союза, Насер быстро стал кристаллизованным защитником арабского мира, говоря от лица простых людей, долгое время до этого находившихся под гнётом заграничных и обученных на Западе элит. Не менее важным фактором, объясняющим его популярность, был и выбор явлений, против которых он выступал: колониализм, империализм и явный пример Западной политики в регионе — Израиль.

Успех Насера вдохновил многих лидеров с претензией на шефство над арабским миром, в первую очередь в искусственных государствах, сформированных европейскими силами. К 1968 году военные чины, исповедующие философию баасистов («ренессанс» — квазисоциалистическая форма панарабизма), захватили власть в Ираке и Сирии. Они объединились с Ливийским лейтенантом Муаммаром Каддафи уже в следующем году. Муаммар исповедовал трудную для понимания «Третью универсальную теорию», которая отвергала идеи традиционной демократии в угоду управления «народными комитетами». Во всех трёх странах, прямо как и в Египте, западноориентированные монархии или парламенты были уничтожены либо лишены большинства полномочий.

Но Насер обладал преимуществом, которого не было у его друзей-автократов. Обладая чувством национальной идентичности, которое насчитывает тысячи лет, египтяне никогда не оказывались в опасности быть разобщёнными; центробежные силы клановой, сектантской и племенной жизни просто не работали так же мощно, как они действовали в Сирии или в Ираке. В то же время, существующая долгое время в Египте традиция относительного либерализма смогла создать предпосылки для формирования неустойчивого политического ландшафта, включающего в себя весь спектр мысли от светского коммунизма до фундаментального ислама.

Часть гения Насера заключалась в его способности прокинуть мост между этими противоречиями, который удалось построить, одновременно апеллируя к египетской национальной гордости и общей антипатии к Западу — тяжёлому наследию семидесятилетнего правления Британии. Таким образом даже исламские фундаменталисты, настороженные движением Насера к большей светскости государства, воспринимали его как героя из-за национализации западного бизнеса и за нанесение поражения Британии, Франции и Израилю во время Суэцкого кризиса в 1956 году. Аналогичным образом городские либералы типа семьи Суиф, которые презирали стиль правления Насера (всё-таки он был военным диктатором), одновременно приветствовали его действия в международном Движении Неприсоединения, не позволившие Соединённым Штатам сделать Египет своим сателлитом во время Холодной Войны под предлогом угрозы со стороны Советского Союза. Эта модель и стала действующей для сохранения власти в руках Насера и его последователя — Анвара Садата. Всё, что им оставалось делать для удержания власти — разыгрывать правых и левых против друг друга, когда появлялась необходимость отвлечения внимания, и сплачивать их вместе, когда внимание требовалось привлечь к внешней угрозе. Такое маневрирование привело к множеству странных политических событий, включая и демонстрацию, ставшую первой для Лейлы Суиф.

Лейла и Ахмед поженились в 1978 году, после совместной работы над проблемами левой политики в Университете Каира. В тот же год египетская политическая обстановка чуть было не перевернулась с ног на голову. В сентябре Садат подписал Кэмп-Дэвидские соглашения, по которым были согласованы условия мирного договора с Израилем. Этот шокирующий, резкий разворот одновременно подвинул Египет в лагерь сторонников Америки и изолировал его от большей части арабского мира. Этот поступок рассматривался Западом как отважный ход, но среди египтян его определяли только в качестве причины для национального стыда и как свидетельство предательства. Точно также думали Лейла и Ахмед. Вслед за подписанием мирного договора в 1979 году, некоторые люди из подпольной ячейки Ахмеда начали закупать оружие на чёрном рынке и призывать к вооружённому восстанию против правительства. Так или иначе, этим планам не суждено было сбыться. Вместо подпольщиков, группа интриганов из исламистской военной группировки в конце концов добралась до Садата, застрелив его во время военного парада в Каире в 1981 году.

Спустя месяц Лейла родила первого ребёнка от Ахмеда — мальчика назвали Алаа. Их жизни приняли форму аполитичного домашнего быта, но к 1983 году двадцативосьмилетняя Лейла сменила обязанности по воспитанию детей на карьеру профессора математики Университета Каира. Однако, нормальная жизнь закончилась, когда последователь Садата, Хосни Мубарак, приказал провести решительную чистку с применением сил безопасности страны. Среди попавших в ловушку оказались и Ахмед со своими коллегами из подполья. Выбив признательные показания через пытки, силовики отпустили Ахмеда до вынесения приговора суда. Когда приговор был вынесен в конце 1984 года, его содержание не предвещало ничего хорошего: Ахмеда признали виновным в хранении незарегистрированного оружия и приговорили к пяти годам тюрьмы.

В то же время Лейла, согласившись пройти стажировку для углубления своих математических знаний, находилась во Франции, но сразу же поспешила обратно в Каир вместе с Алаа после оглашения приговора. Благодаря любопытной лазейке в египетском законодательстве, приговоры, связанные с национальной безопасностью, должны были быть утверждены президентом, а процесс мог занять несколько месяцев, в течение которых виновный оставался под подпиской о невыезде и мог быть отпущен под залог. Эта лазейка представила паре соблазнительный выбор.

«Мы должны были решиться, — говорит мне теперь уже шестидесятилетняя Лейла, — должен ли он смириться и пойти в тюрьму на пять лет? Может быть, будет лучше искать способ вывести его из страны или попытаться скрыться? — беспечно пожимает она плечами. — В конце концов мы решили пробовать скрываться».

Супруги, вместе с их трёхгодовалым сыном, прожили в бегах несколько месяцев. В итоге оба пришли к выводу о бесполезности этого занятия. «Он не хотел уезжать из страны, — говорила Лейла, — и он не мог оставаться в бегах всю жизнь. Он решил, что будет проще отсидеть пять лет, поэтому сдался». Возможно, это решение было действительно проще, но точно не для Лейлы. Она забеременела во время их короткого опыта беглой жизни и оставалась матерью-одиночкой уже двух детей, включая новорожденную девочку, которую назвали Моной, в то время, пока Ахмед отбывал свой срок в тюрьме.

В тюрьме Ахмед испытал что-то, похожее на прозрение. Продолжая политику сотрудничества с Соединёнными Штатами и Израилем, начатую Садатом, Мубарак естественным образом унаследовал налёт унижения от капитуляции в глазах множества граждан Египта. Без возможности разыграть старую карту внешней угрозы для сплочения населения (всё-таки Египет теперь находился в одной лодке со своими «врагами»), Мубарак разработал более осторожную систему для манипулирования светскими левыми и воинствующими исламистами и обеспечению их противостояния. Ахмед, отбывающий наказание в тюрьме с обеими партиями, своими глазами видел, как эта стратегия показала себя на практике в вопросах даже базовых прав человека. «Коммунисты по секрету говорили, что пытки исламистов допустимы, а исламисты говорили то же самое про коммунистов».

Убеждённый в необходимости бороться за судебную реформу, Ахмед посвятил себя изучению законодательства, находясь в тюремной камере. За месяц до своего освобождения в 1989 году он был зачислен в стан адвокатов Египта.

Это поставило бывшего политического заключенного и его жену перед выбором. Лейла, штатный сотрудник Университета Каира, и Ахмед, теперь адвокат, теперь могли претендовать на комфортное существование среди подобных себе представителей элиты Каира. Вместо этого, заплатив в конце концов за это свою цену, они бросились ещё глубже в ширящуюся смуту египетской политики, пытаясь перечеркнуть противоречия, которые так долго угрожали выживанию всего государства.

Мажди аль-Мангуш

Ливия

ОТКРЫТЬ КАРТУ

2.

Некогда процветающий город Мисурата в 120 милях на восток от Триполи, столицы Ливии, был главной станцией конечного назначения для старого транссахарского торгового пути, остановкой, на которой караваны верблюдов забирали золото и рабов с юга Африки для экспорта через Средиземноморье. С тех самых пор этот город являлся одним из главных коммерческих хабов Ливии, с населением, состоящим преимущественно из трудолюбивых и капиталистически настроенных людей. Выдающимся среди всех слоёв населения являлся клан Мангушей, причём их влияние было столь высоко, что старейший квартал города носит их имя. Именно в этом районе 4 июля 1986 года Омар и Фатхея аль-Мангуш, гражданские служащие мисуратского муниципалитета, отмечали рождение младшего из шести детей — мальчика, которого назвали Мажди.

Ко времени рождения Мажди Ливией уже 17 лет правил Муаммар Каддафи. Запад смотрел на Каддафи как на лихого капризного ребёнка, когда он и его сторонники из военных-бунтарей скинули короля Ливии в 1969 году. Тогда Каддафи было всего 27 лет, статный бывший лейтенант связи был широко популярен среди его сограждан в годы, следующие путчу. Ключом к этой популярности стало его подражание поступкам соседствующего с ним Гамаля Абделя Насера. Как и Насер, Каддафи разжигал арабскую гордость через национализацию западных бизнес интересов, включая части критического комплекса нефтяной промышленности Ливии, сочетая это со страстной оппозицией Израилю. С помощью разделения капиталов он также сумел устроить жизнь семей, подобных Мангушам, в парадигме комфортного существования среднего класса.

Как бы то ни было, правление Каддафи всё меньше и меньше напоминало «мягкий» диктат египетского образца и всё больше и больше напоминало две другие представленные в регионе системы: режим баасистов Саддама Хусейна в Ираке и Хафеза аль-Асада в Сирии. Сходства были поразительны. Во всех трёх странах диктаторы разработали сложные системы культов личности — постеры и почтовые марки с их лицами украшали всё вокруг — и определяли себя в блок «антиимпериалистов», блок арабских наций, а их позиции укреплялись параллельно улучшению связей с Советским Союзом. В соответствие с кредо баасистов — «Арабским социализмом» — и положениями «Третьей универсальной теории» Каддафи, все три страны погрузились в сказочно амбициозные общественные проекты — стройки госпиталей, школ и колледжей, оплаченные на нефтяные прибыли (в случае Ливии и Ирака) или при помощи Советского Союза (в случае Сирии). В то же время эти страны построили фантастически раздутые государственные структуры, поэтому их министерства и агентства тут же стали главными столпами экономики. В итоге больше половины рабочей силы (семья Мангушей в их числе) находилось на зарплате государства. Статистика в Ираке у Саддама Хусейна была очень похожей. «Каждый был как-то связан с государством, — объясняет Мажди, — через жилуправления, через их работу. Невозможно было существовать, не связываясь с госструктурами».

Несмотря на всю их революционную риторику, диктаторы Ливии, Ирака и Сирии понимали, что их нации по существу являются искусственными образованиями. Это означало, что первостепенная лояльность их подданных принадлежала не государству, а их племенам или, говоря шире, их этническим группам или религиозным сектам. Для того, чтобы держать их под контролем, была необходима поочерёдно то палка, то морковка. Во всех трёх нациях лидеры организовали сложные и лабиринтообразные альянсы с различными племенами и кланами. Те, кто заслуживал расположение диктатора, наслаждались передачей их племенам контроля над тем или иным министерством или над прибыльной бизнес-структурой. Те же, кто гневили диктаторов, оставались сами по себе. Лидеры аккуратно выстраивали свои отношения с учётом этнических и религиозных разногласий. Несмотря на то, что в Ираке большинство баасистов, как и Саддам Хусейн, представляли из себя суннитское меньшинство, Саддам стремился протащить в свою администрацию точно такое количество шиитов и курдов, чтобы хватило для получения их поддержки. В Сирии, где большинство исповедовало суннитскую ветвь ислама, Хафез аль-Асад являлся представителем алавитского меньшинства, которое было дополнено фактическим альянсом другой группы меньшинств — сирийскими христианами, что давало им очевидный статус-кво.

Строительство властных альянсов отличалось в Ливии ввиду уникального географического положения. Даже отбрасывая из внимания историческое противостояние между ключевыми регионами — Триполитанией и Киренаикой — расселение людей в Ливии всегда происходило вдоль Средиземноморского побережья. В результате тысяч лет развития этого региона, там образовались фактически города-государства, сопротивляющиеся любому централизованному управлению. Таким образом, в то время как Каддафи не нужно было беспокоится о религиозных противоречиях — практически все жители Ливии исповедуют суннитский ислам — ему нужно было думать про то, как впустить в правящие круги достаточные количества представителей Мисурата и Бенгази для того, чтобы гарантировать сплочённость правящего класса.

Когда убеждения и рукопожатия не срабатывали, всегда оставалась палка. Ливия, Ирак и Сирия установили одни из самых жестоких и вездесущих аппаратов безопасности в мире. Действуя полностью безнаказанно, местные службы безопасности (Мухабарат) трёх диктаторских режимов проводили массовые задержания «врагов государства», вымышленных или настоящих, для последующего заточения их в тюрьмах или казни прямо на месте. Репрессии не ограничивались индивидуумами, но часто расширялись на целые племена или этнические группы. Конечно, самым заметным случаем является кампания Саддама Хусейна против вечно принижаемых курдов в 1988 году. Во время погромов было убито от 50 000 до 100 000 курдов. В течение двухлетнего периода ещё сотни тысяч были превращены в беженцев после разрушения и принудительного выселения курдских деревень.

Государственный аппарат также был очень злопамятным. Как стало известно Мажди аль-Мангушу, в 1975 году двое родственников его матери, вызывающие восхищение у окружающих армейских офицеров, участвовали в провалившемся путче против Каддафи. Несмотря на то, что оба были казнены, это не сняло пятно с репутации всей семьи (в соответствии с традициями племенного строя Ливии, мать Мажди также была включена в клан Мангушей).

«Не то, чтобы нас напрямую судили из-за этого, — объясняет тридцатилетний Мажди, — но это позволяло представителям администрации всё время выдавать комментарии вида: „О, так ты Мангуш“. Это значило, что государство наблюдало за тобой чуть более пристально, что тебя никогда не рассматривали как заслуживающего доверия».

Во всех трёх странах присутствовала одна группа, которая рассматривалась как полностью не заслуживающая никакого доверия, которая практически всегда получала только палку: исламские фундаменталисты. В Сирии и Ираке даже тот, кто идентифицировал себя как суннит или шиит, мог навлечь на себя подозрения государства: тайная полиция во всех трёх нациях специально направлялась на кампании по присмотру за консервативными клириками и религиозными агитаторами. И эти кампании не отличались утончённостью. Когда в феврале 1982 года группа суннитских фундаменталистов в Сирии захватила контроль над частью города Хама под флагом Братьев-Мусульман, Хафез аль-Асад окружил Хаму вооружёнными силами при поддержке танков и артиллерии. В течение трёх последующих недель от 10 000 до 40 000 местных жителей были убиты во время «Резни в Хаме».

Но всяческие извращённые движения часто возникают под невольным началом жёстких диктаторов. Здесь снова проявляется большая схожесть между Каддафи, Хусейном и Асадом. Частично это возникает из-за так называемого «Синдрома голого короля», когда, окружённые льстецами и крайне лояльными исполнителями, лидеры отрываются от реальности. Ещё одна причина кроется в самом основании полицейских государств. Чем сильнее будет преследование со стороны служб безопасности, тем глубже будут зарываться настоящие диссиденты, что сделает возможность их нахождения зачастую непосильной для диктатора задачей. Это, в свою очередь, разжигает углубляющуюся паранойю в обществе, которая может сойти на нет только через ещё более масштабные репрессии. К началу 90-х этот цикл привёл к причудливым противоречиям в Ираке, Сирии и Ливии: чем больше лидеры рекламировали культ личности и обклеивали своими портретами города, тем более затворническими они становились. В случае Мажди аль-Мангуша, несмотря на то, что численность населения была меньше, чем население пяти районов Нью-Йорка, он ни разу за 25 лет не видел Каддафи вживую. Примерно столько же раз он слышал пренебрежительные выражения в его адрес. «Ты мог говорить открыто только среди семьи или самых близких друзей, — поясняет Мажди, — если вокруг тебя находились посторонние, а тебе хотелось сказать что-либо критическое о Каддафи, его называли просто „наш друг“».

Нельзя не отметить один из аспектов, присущий всем постерам, трафаретам, мозаикам и другим изображениям диктаторов, которые можно было видеть повсюду в Ливии, Ираке и Сирии. Зачастую, обрамляя портрет диктатора, на них были изображены границы страны. Возможно, такая комбинация была рассчитана на то, чтобы передать простое сообщение: «Я лидер нации». Но также возможно и то, что диктаторы этих искусственных государств пытались передать куда более амбициозное и настораживающее послание: «Я — это нация, и если уйду я, то нация уйдёт со мной». Конечно, всё это могло быть и лишь частью потайных надежд клана Мангуш (прославленных названным в свою честь районом города и заметных для власти на том уровне, чтобы постоянно чувствовать пристальное внимание государства).

ГАЛЕРЕЯ: ЛИВИЯ 2002
Триполи, октябрь 2002. Паоло Пеллегрин / Magnum для The New York Times
Триполи, октябрь 2002. Паоло Пеллегрин / Magnum для The New York Times
Полковник Муаммар аль-Каддафи в Триполи, октябрь 2002. Паоло Пеллегрин / Magnum, для The New York Times
<Триполи, октябрь 2002. Паоло Пеллегрин / Magnum для The New York Times
Триполи, октябрь 2002. Паоло Пеллегрин / Magnum для The New York Times
Триполи, октябрь 2002. Паоло Пеллегрин / Magnum для The New York Times

Азар Миркхан

Курдистан

ОТКРЫТЬ КАРТУ

3.

В начале 1975 года, пока Лейла Суиф продолжала агитировать за необходимость перемен, генерал Хесо Миркхан служил старшим лейтенантом у Мустафы Барзани, легендарного военачальника иракских курдов, жестоких ополченцев, выступавших против режима баасистов Багдада. Более чем в течение года, со значительным перевесом на стороне противника, курдские воины, известные как пешмерга, сражались с Армией Ирака до полной остановки всех фронтов. Определившими успех курдов стали: постоянный поток вооружений от ЦРУ и поддержка иранских военных советников (Иран в то время вёл спонсируемую США прокси-войну против Ирака). Но когда иранский шах и Саддам Хусейн неожиданно заключили соглашение о мире в начале марта, госсекретарь США Генри Киссинджер приказал немедленно прекратить оказывать помощь курдам. Перед лицом открытой войны с перевесом на стороне Ирака, Барзани вывезли воздухом в Северную Вирджинию, где он и закончил свои дни в безопасном месте, предоставленном ему ЦРУ, в то время как тысячи пешмерга оказались брошенными на произвол судьбы. Среди них оказался и Хесо Миркхан. Видя приближение солдат армии Саддама, он рванул через горный переход вместе с семьёй в попытке добраться до убежища в Иране. Где-то по дороге его жена родила сына.

«Мирное соглашение было подписано шестого марта, — говорит сорокаоднолетний Азар, — а я родился седьмого. Моя мать родила меня прямо на обочине дороги, на границе между Ираном и Ираком, — он невесело усмехается. — Поэтому в семье меня всегда называли „счастливым ребёнком“. Курдская удача».

Действительно, сложно представить себе народ, на чью долю выпало больше невзгод, чем на курдов. Расселённые среди горных регионов четырёх наций — Ирака, Сирии, Ирана и Турции — они всегда воспринимали себя в качестве отделённых от соседей на культурном уровне и всегда сражались за независимость от тех наций, чьи земли населяли. Правительства этих наций имели обыкновение относится к своим непокорным курдским поселенцам одновременно с недоверием и страхом и поочередно сокрушали их попытки получить независимость. Эти же правительства также периодически нанимали курдов — либо своих собственных, либо соседей — в качестве прокси-солдат в своих региональных конфликтах. Исторически, когда эти распри подходили к концу, вместе с ними отмирала и необходимость в курдах, и о них быстро забывали. Так же получилось и в 1975 году во время «великого предательства».

Несмотря на то, что количество повстанческих действий и прокси-войн, которые имели место практически везде в Курдистане, не поддаётся подсчётам, биография командира Хесо Миркхана — Мустафы Барзани — позволяет получить некоторое представление. К моменту своей смерти в 1979 году семидесятипятилетний Барзани не только успел объявить войну Турции, Ирану (дважды) и центральному правительству Ирака (четыре раза), но откуда-то ему хватило энергии и на британцев с оттоманами, и на соперников-курдов. Умножьте опыт Барзани на четыре — у курдов Сирии, Ирана и Турции были свои повстанческие группировки и движения за независимость — и всё вместе это становится несколько шокирующим. Несмотря на страхи государств, касающиеся того, что они могут когда-нибудь столкнуться с объединённым фронтом «Великого Курдистана», правда заключается в том, что курды этих четырёх стран отличаются друг от друга и зачастую находятся в противостоянии. Тем не менее, одна вещь роднит всех курдов — древняя традиция воинов, а среди курдов северного Ирака нет более почётной семьи, чем семья пешмерга (дословно переводимые как «смотрящие в лицо смерти») Миркханов.

Следуя по стопам отца, доктор Азар Миркхан и четверо из девяти его братьев прошли тренировку пешмерга. Сегодня один из них, Азар, является старшим командиром пешмерга на линии фронта. Но семья заплатила дорого за членство в касте воинов. Хесо, патриарх, был убит в бою в 1983 году, а один из его старших братьев встретил свой конец в 1994 при тех же обстоятельствах. Но не только региональные правительства преследовали курдов. На самом деле ни одна нация не может сравниться с тем количеством горя, что принесли курдам американцы. После их роли в «великом предательстве» 1975 года американцам будет суждено ещё раз стать источником страданий курдов — на этот раз в основном через молчание — всего десять лет спустя. К тому времени главный американский союзник в регионе, шах Ирана, был сброшен и заменён на враждебное к США правительство шиитов-фундаменталистов под руководством Аятоллы Хомейни. Озаботившись поисками нового союза, Вашингтон нашёл его в лице Саддама Хусейна. Пока Саддам воевал против Хомейни, а Вашингтон тайно поставлял оружие его окопанной военной машине, к 1988 году Хусейн настолько сросся с политикой рейгановской администрации (realpolitik), что, когда он запустил кампанию по уничтожению курдов (получившую название Al-Anfal campaign или просто «Геноцид курдов»), это не могло выглядеть иначе как предательством курдов со стороны США. Наиболее гнусный эпизод кампании произошёл в марте того года, когда армия Ирака отравила химической бомбардировкой курдский город Халабджа, убив таким образом примерно 5 000 человек. Несмотря на неоспоримые доказательства того, что Хусейн был в ответе за зверство — Халабджа ещё будет фигурировать в расследовании за преступления против человечества в 2006 году — администрация Рейгана поспешила высказать предположение о том, что это могла быть и операция Ирана.

Что наконец-то положило конец союзу США с Саддамом Хусейном, так это решение диктатора вторгнуться в соседствующий с ним Кувейт, что не только расстроило Запад, но и практически всех соседей-арабов. По иронии судьбы это чуть не привело к ещё одному геноциду курдов Ирака. К счастью, вместо этого последующие события приведут к их освобождению, а также отметят момент, когда США с головой кинулись в вопрос устройства сектантских и этнических разногласий Ирака.

Столкнувшись лицом к лицу с воинственностью Саддама, президент Джордж Буш — старший создал международную военную коалицию для проведения операции «Буря в пустыне», в результате которой армия Ирака была уничтожена в Кувейте, а американские танки въехали на территорию самого Ирака. В тот момент правительство Хусейна выглядело так, будто находилось на грани коллапса, что позволило Бушу призвать народ Ирака к восстанию. Обе наиболее маргинализированные группы общества Ирака — южные шииты и северные курды — с готовностью приняли вызов лишь для того, чтобы обнаружить, что США внезапно взяли паузу. Запоздало осознав тот факт, что преждевременное падение режима Хусейна может сыграть на руку всё ещё враждебному к США Ирану, администрация Буша приказала американским солдатам прекратить огонь, что позволило армии Ирака перегруппироваться и начать жалкие попытки к контратаке. Упреждая грядущую бойню повстанцев, которых вдохновили сами США, американцы объединились со своими новыми союзниками для создания буферной защищённой зоны в Курдистане, а также объявили южный Ирак закрытой для полётов зоной. Конечно же, это никак не угрожало пребыванию Саддама у власти в Багдаде и лишь подогревало его желание возмездия при первом же удобном случае. Администрация Буша сделала вывод, что она не может ничего сделать для помощи южным шиитам (которые уже скоро пострадают от своего погрома в стиле кампании Anfal), но для защиты курдов американцы вынудили Хусейна вывести все войска с территории всего Курдистана.

Ещё более усложняя картину, в 1992 году было сформировано Региональное Правительство Курдистана, и начал своё существование автономный союз трёх курдских провинций Ирака. Администрация Буша, скорее всего, рассматривала это разделение в качестве меры, связывающей Багдад по рукам, которая перестанет быть необходимой, когда дни тирана в столице будут сочтены. Но настрадавшиеся за свою историю курды смотрели на это по-другому. Впервые с 1919 года они были полностью свободны от ярма Багдада и занимались формированием собственной нации. В то время очень ограниченное количество людей на Западе понимало важность произошедшего, но образование Регионального Правительства Курдистана, или РПК, отметило момент падения колониальных границ, которые были проведены в регионе 75 лет назад. Де-факто началось разделение одной из искусственно созданных наций Ближнего Востока. В последующие годы десятки тысяч членов курдистанской диаспоры Ирака оставят свои дома для того, чтобы вернуться на свою родину. В 1994 году среди них будет и девятнадцатилетний студент Азар Миркхан, который провёл почти всю жизнь беженцем в Иране.

Мажд Ибрагим

Сирия

ОТКРЫТЬ КАРТУ

4.

До своего разрушения Хомс представлял из себя довольно приятное место — город примерно на 800 000 человек, живущих в плоскости сирийских центральных равнин, но расположенный довольно близко к горной гряде, чтобы избежать большую часть летней жары. В этом месте никогда не задерживались туристы. Несмотря на то что Хомс был основан гораздо раньше времён Древней Греции и Рима, довольно мало древностей сохранилось, поэтому случайные гости старались как можно быстрее попасть в знаменитый замок времён Крестовых походов — Крак де Шевалье — расположенный в тридцати милях на западе. В Старом городе расположился интересный крытый базар и величественная, но одновременно и невзрачная старая мечеть, однако в остальном Хомс выглядел как современный город, точно такой же, как и многие другие города Сирии. Нагромождение одинаковых панельных государственных зданий доминировало над центром, окружённое районами из пяти- и шестиэтажных жилых зданий. В пригородных районах можно было увидеть покинутые шлакобетонные дома и торчащую отовсюду арматуру, которая придаёт огромному количеству ближневосточных трущоб вид строительной (возможно, заброшенной) площадки.

Тем не менее, до своей кончины Хомс оставался наиболее религиозно диверсифицированным городом в одной из самых религиозно диверсифицированных стран в арабском мире. Национальный состав Сирии представлен на 70 процентов арабами суннитами, на 12 процентов алавитами (ответвление шиитской ветви ислама) и поровну малыми числами суннитов-курдов, христианами и некоторым количеством более мелких религиозных сект. Расположенный на географическом перекрёстке Сирии, Хомс являл собой почти что библейский Вавилон, с небом, пронзённым не только минаретами мечетей, но и шпилями католических и крестами ортодоксальных христианских храмов. Всё это придавало Хомсу тот налёт космополитизма, который сложно было найти где бы то ни было ещё — он был настолько явным, что суннитская семья Ибрагим даже не задумывалась, отдавая своего пятилетнего сына Мажда в частную католическую школу в 1997 году. В результате Мажд вырос преимущественно среди друзей-христиан, с лучшим знанием истории Христа и Библии, нежели Мухаммеда и Корана. Это абсолютно не волновало родителей Мажда. Несмотря на то, что они воспитывались в традициях ислама, оба исповедовали его умеренно, мать даже редко напрягалась, чтобы надеть платок на публике, а отец вытаскивал себя в мечеть только по случаю похорон.

Такой светский либерализм являлся по сути соответствующим видению новой Сирии Хафеза аль-Асада, который, в течение своего довольно жестокого тридцатилетнего правления, добивался максимальной светскости общества — желание, безусловно продиктованное его собственным статусом из религиозного меньшинства алавитов. После его смерти в 2000 году эта политика была продолжена его сыном, Башаром. Мягкий и несколько неловкий, обученный в Лондоне офтальмолог, Башар пришёл к власти по большей части по умолчанию — отец Асадов выращивал в качестве преемника своего старшего сына, Базеля, но последний попал в автокатастрофу в 1994 году. Но Башар, хотя и создавая впечатление мягкого, более современного облика баасистов в окружающий мир, также доказал свою ловкость в искусстве навигации в обманчивых течениях Ближневосточной политики. Пока он публично клялся вернуть Голанские Высоты, потерянные во время Шестидневной войны в пользу Израиля, он поддерживал сложный мир с Тель-Авивом, даже вёл тайные переговоры о переселении. С помощью значительного ослабления сирийской хватки вокруг Ливана — сирийские военные оккупировали части страны с 1976 года, а Дамаск выступал главным спонсором боевиков Хезболла в регионе — он добился возрастающего признания Запада.

И молодому Мажду Ибрагиму всё больше и больше казалось, что будущее его страны когда-нибудь будет похожим на Запад. Как и другие мальчики из семей среднего класса из Хомса, он носил западную одежду, слушал западную музыку, смотрел западные видеоролики, но Мажд также мог позволить себе уникальный взгляд в окно на мир вокруг. Его отец, инженер-электрик, работал в одном из лучших отелей города, постоянно набитых суетящимися путешественниками. Мажд придумывал любые отговорки, лишь бы навестить его почаще в течение дня. Для него Сафир также являлся местом подтверждения, живым свидетельством того, что, вне зависимости от того, какие незначительные повороты совершает политический курс сирийского правительства, он всегда будет жить в современном и светском государстве, в котором он родился и вырос.

ЧАСТЬ II:
ВОЙНА В ИРАКЕ

2003–2011

Халуд аль-Заиди

Ирак

ОТКРЫТЬ КАРТУ

5.

Вторым по счёту ребенком, среди еще двух сестёр и трёх братьев, Халуд аль-Заиди, чьи родители были рентгенологом и домохозяйкой, росла в относительно благополучной семье среднего класса. Но, как и многие другие девушки в Эль-Куте, провинциальном городе с примерно 400 тысячами жителей в 160 километрах от Багдада вниз по реке Тигр, она жила закрытой и полной запретов жизнью: после учёбы ей сразу нужно было идти домой, заниматься домашними делами, а затем снова браться за учёбу. В свободное от школы время Халуд редко покидала дом, если это не было семейным мероприятием или её матери и сёстрам не нужна была помощь в продуктовом магазине. За 23 года своей жизни она побывала за пределами города только однажды, когда отец взял её с собой в поездку в Багдад на один день.

Как оказалось, определенные амбиции могут цвести и в довольно суровой среде. Халуд всегда была настроена покинуть границы родного города, и она сосредоточила свои силы на цели, которая бы позволила ей сделать это, — получении высшего образования. Её желание разделял отец. Али аль-Заиди настаивал на том, чтобы все его дети, включая дочерей, получили высшее образование, даже если было не ясно, зачем им это нужно.

«Мой отец был очень прогрессивным во многих вещах, — объясняет она, пожимая плечами, — но несмотря на это, учёба никогда не рассматривалась, как начало профессиональной карьеры. Вместо этого подразумевалось „Учись хорошо, получи диплом и найди себе мужа“. Так всё устроено в Ираке».

От Халуд ждали того, что, получив специализацию по английской литературе в местном университете, она сможет устроиться преподавателем английского в местной школе, поработает несколько лет, затем выйдет замуж и создаст семью. У неё же были другие планы: отправиться в Багдад и, использовав знания языка, попробовать найти работу переводчика в какой-нибудь иностранной фирме, ведущей деятельность в Ираке.

Эти планы пришлось отложить в сторону, когда за три месяца до её выпускного Американцы вторглись в Ирак. Ранним утром, 3 апреля 2003 года, сражение охватило Эль-Кут. Морпехи США окружили город и методично в течение нескольких часов уничтожали один иракский редут за другим. Атаки их танков и артиллерии сопровождала поддержка с воздуха. Это сражение Халуд в свои 23 года только слышала, но ничего не видела своими глазами. «Женщинам запрещали покидать дома», — пояснила она.

Перед вторжением вице-президент Дик Чейни утверждал, что американцев в Ираке будут «встречать как освободителей», и действительно 4 апреля на улицах Эль-Кута, когда морпехи укрепили свои позиции в городе, их окружили молодые мужчины и дети, которые угощали военных подносами со сладостями и горячим чаем. Получив, наконец, разрешение выйти из дома, как и многие женщины Эль-Кута, Халуд наблюдала за всем этим с почтительного расстояния. «Американцы выглядели спокойными, добродушными, но больше всего я была поражена тем, какими огромными они казались, их оружие, транспорт. Всё казалось каким-то ненормальным, как будто нас захватили пришельцы».

Пока продолжались спонтанные сражения с остатками сторонников Саддама Хусейна, названными администрацией Буша в духе Оруэлла «антииракскими силами», немногие войска коалиции, что остались в Эль-Куте с весны до начала лета, чувствовали себя достаточно безопасно, передвигаясь без бронежилетов и патрулируя улицы на грузовиках без брони. Под присмотром солдат город вернулся к более-менее нормальной жизни. Университет снова открыл свои двери после 2-месячного перерыва, позволив Халуд получить степень бакалавра в августе. Основной работой теперь стало восстановление разрушенной национальной экономики и реконструкция правительства при помощи небольшой группы иностранных инженеров, бухгалтеров и консультантов, привлечённых в Ирак Временной администрацией (Coalition Provisional Authority — C.P.A.), созданной руководством США на время формирования нового правительства в Ираке.

Одним из таких привлечённых стала 33-летняя адвокат из Оклахомы Ферн Холланд. Как консультант по правам человека в C.P.A., Холланд летом 2003 года подготовила специальный доклад, который включал разработку проектов по расширение прав и возможностей женщин в шиитской глубинке южного Ирака. В сентябре 2003 года миссия привела её в Эль-Кут, где она впервые столкнулась с Халуд.

«Я навсегда запомнила момент, когда впервые увидела Ферн, — рассказывала Халуд. — Она собрала нас, женщин, в группу, чтобы поговорить о той работе, которую она хотела бы провести в Ираке. Она была на удивление молодой, но про это легко можно было забыть, учитывая то, какой сильной личностью она была, у неё были светлые волосы и очень открытый, дружелюбный характер. Я никогда не встречала женщин, похожих на неё. Я думаю, и никто из нас, находящихся в той комнате, не встречал».

То, о чём Холланд говорила женщинам Эль-Кута на встрече, было для них не менее экзотичным, чем её внешность. Она рассказывала о том, что после низвержения Саддама Хусейна создаётся новый Ирак, в котором будут царить уважение к правам человека и демократия. И чтобы новый Ирак стал сильным, каждому необходимо будет осуществить свой вклад, и не в последнюю очередь женщинам Эль-Кута.

Для Халуд этот разговор стал прозрением. Она ждала этого момента всю свою жизнь. Практически сразу она стала волонтёром в проекте Холланд по защите прав женщин. «Я думала о чем-то подобном до этого, но при Саддаме Хусейне это могло быть лишь фантазиями, — рассказывает Халуд. — Теперь же я видела в этом своё будущее».

Холланд же сомневалась. Из опыта работы в консервативных и патриархальных сообществах Африки она вынесла, что её попытки встретят острое сопротивление со стороны традиционного уклада жизни, причём довольно скоро, поэтому ей нужно было добиваться изменений как можно быстрее. Она так же понимала — она была чужой и из-за этого её возможности были ограничены; ей нужна была помощь активных женщин из числа местных, таких как Халуд аль-Заиди.

В следующем месяце Холланд выбрала Халуд в качестве докладчика на национальной конференции по вопросам руководящей роли женщин, проводимой под патронажем Временного правительства. На конференции Халуд узнала несколько важных новостей: она стала частью женской делегации, которая вскоре должна была направиться в Вашингтон, чтобы помочь составить новую конституцию Ирака. Данное объявление было встречено негативно. «Многие женщины были против из-за того, что, по их мнению, я была слишком молода, — рассказывает Халуд. — Даже я думала, что это чересчур для меня. Но Ферн настояла. Она сказала другим женщинам: „Халуд — представитель нового поколения Ирака и поедет она“. Холланд была моей главной поддержкой».

В ноябре 2003 года эта поездка в Вашингтоном состоялась. 23-летняя выпускница университета встретилась с массой высокопоставленных чиновников, включая президента Джорджа Буша. После возвращения Временное правительство официально приняло Халуд на работу помощником руководителя пресс-службы Эль-Кута. Это было длинной дорогой для молодой женщины, которая меньше чем год назад не могла представить себе ничего лучше, чем найти работу переводчика в иностранной компании. «Это было захватывающе, — говорит Халуд, — потому что вы сами могли почувствовать, как всё быстро меняется».

ГАЛЕРЕЯ: ИРАК 2003
Рядом с Басрой, март 2003. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Протест в Багдаде, апрель 2003. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Рядом с Басрой, апрель 2003. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Рядом с Басрой, апрель 2003. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Падение Басры, апрель 2003. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Американские солдаты в Багдаде, апрель 2003. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Рядом с Басрой, март 2003. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos

Ваказ Хассан

Ирак

ОТКРЫТЬ КАРТУ

6.

Ваказа Хассана сложно назвать ординарным человеком из-за его глаз. Высокий, долговязый 23-летний мужчина легко бы мог слиться с толпой, если бы не поразительная и глубокая темнота его глаз, из-за которой кажется, что он пользуется тушью. Его взгляд полон непроницаемой скорби, способной поведать нам о жестокости мира, которую ему пришлось увидеть.

В 2003 казалось, что 8-летний мальчишка, которым он был, будет жить абсолютно нормальной жизнью. Он родился пятым по счёту в семье иракского банковского клерка и провёл своё детство в тихой фермерской общине Ад-Давр, расположенной в 24 километрах от родного города Саддама Хусейна вниз по реке Тигр, — Тикрита.

Но всё изменило американское вторжение. Долгое время считавшийся баасистским оплотом из-за того, что Хусейн там родился, город Тикрит и его окрестности были главной целью захватчиков и подверглись интенсивным бомбардировкам. В середине апреля 2003 года силы коалиции захватили линию ярких дворцовых построек, возведённых Хусейном вдоль набережной Тикрита, и начали проводить рейды по окрестным городам с целью найти беглых баасистских чиновников. 15 мая при проведении рейда в Ад-Давре были схвачены 30 человек, считающихся баасистами. Поразительная цифра для небольшой общины, но город, как оказалось, приберёг для них куда больший сюрприз. В середине декабря 2003 года американские солдаты, исследуя «паучью нору» в северной части Ад-Давра, обнаружили в ней самого Хусейна.

Юный Ваказ имел тогда довольно смутное представление обо всём этом. С его слов, его семья была суннитской и, как большинство живущих в Тикрите, не была особо религиозной и не интересовалась политикой. Он помнит, что слышал что-то о плохом обращении с находящимися в американском заключении иракцами (история о скандале с Абу-Грейбом), в связи с этим американские солдаты искали дом его семьи, однако эти солдаты действовали довольно уважительно и всё прошло без эксцессов.

«Я знаю, что у других были проблемы с американцами, — говорит Ваказ, — но у моей семьи нет. На нас этот никак не повлияло».

По меньшей мере в одном члены семьи Хассана были солидарны: они винили американских захватчиков в последующем коллапсе иракской экономики и в снижении жалования отца Ваказа в банке Рафидаин. Чтобы поддержать уровень жизни своей молодой семьи, её глава потратил свои накопления и открыл небольшой магазин сладостей на главной улице. «Так что — да, наша жизнь была проще до прихода американцев, — признаётся Ваказ. — Даже если это не их вина, всё после этого стало намного сложнее».

Халуд аль-Заиди

Ирак

ОТКРЫТЬ КАРТУ

7.

Пока Халуд изучала новый мир, открытый ей Ферн Холланд, она не подозревала о том, какие ужасные семена посеяло вторжение, организованное американцами.

Согласно плану военных действий в Ираке, Пентагон сформировал списки, в соответствии с которыми были определены объекты, подлежащие захвату и усиленной охране. Но, как оказалось, американские военные не смогли учесть всё оружие и арсеналы, которые Хусейн разбросал по стране. В одном за другим городах склады с оружием систематически растаскивались, иногда на глазах у солдат коалиции, которые не вмешивались.

Оккупационные власти вскоре усугубили положение. Одной из самых больших ошибок, совершённых Полом Бремером, главой американской оккупационной администрации, было расформирование армии Ирака. Таким образом, сотни тысяч мужчин, обученных ведению военных действий и обращению с оружием, летом 2003 года остались без работы.

Возможно, необходимость в немедленном принятии такого приказа и была, однако эффект был достигнут наиболее нежелательный. В соответствии с пунктами приказа № 1 Временной администрации, члены высшей баасистской партии были уволены с правительственных постов и получили пожизненный запрет занимать государственные должности. Вдобавок, работники верхушки всех институтов власти должны были пройти проверку на связь с баасистами. Как заметили критики, десятки тысяч аполитичных, профессионально занятых иракцев, в числе которых был и отец Халуд рентгенолог Али аль-Заиди, были вынуждены присоединиться к партии в 90-х в рамках программы Саддама Хусейна по её укреплению; теперь эти учителя, доктора и инженеры были подвержены риску лишиться гражданских прав.

Эффект приказа № 1 распространился далеко за пределы отстранения баасистов. В Ираке, как практически везде на Ближнем Востоке, правительственные учреждения работают на основе сложной системы кумовства, где, как правило, один человек, скорее баасист, распределяет все должности, начиная от старших сотрудников и заканчивая младшими, вплоть до тех, кто разносит прохладительные напитки. Во время правления Саддама Хусейна такие руководители раздавали рабочие места членам своей семьи или рода. После удара по 85 тысяч баасистам, вместе с ними под угрозой обнищания оказалось бесчисленное множество людей — целые племена и кланы.

Учитывая тяжесть этих проблем, возникших из-за оккупации Ирака, было удивительно, что ситуация не обострилась еще раньше. Предзнаменованием грядущих невзгод стало уничтожение штаб-квартиры Организации Объединенных Наций грузовиком, начинённым взрывчаткой, из-за чего погибло 22 человека, среди которых был специальный представитель ООН по Ираку, Сержиу Виейра ди Меллу. Вслед за этим нападения на силы коалиции участились. С начала 2004 года работники Временной администрации всё чаще стали встречаться с сопротивлением и враждебностью настолько сильной, что это заставило Ферн Холланд всерьёз беспокоиться. В конце января она писала другу по электронной почте: «Мы делаем все, что можем в рамках времени, которое у нас есть. Это безумная гонка. Пожелай нам удачи. Пожелай удачи иракцам».

8 марта 2004 года предварительная версия новой конституции Ирака была подписана. Пункт о том, что как минимум четверть будущего парламента должна состоять из женщин, был результатом закулисной работы и лоббирования Ферн Холланд.

На следующий день трое гражданских работников Временной администрации двигались на автомобиле «Дэу» по загородному шоссе, пока с ними не поравнялся полицейский пикап. Прогремела очередь, автомобиль съехал с дороги и остановился на обочине. Из пикапа вышли мужчины и добили всех из автоматов. Все трое, находившиеся в «Дэу», были расстреляны, они стали первыми гражданскими, из числа сотрудников Временной администрации, убитыми в Ираке. Среди них была предполагаемая цель нападения — Ферн Холланд.

Новость об убийстве Холланд посеяла панику среди тысяч разбросанных по Ираку сотрудников Временной администрации. «Мы все, разумеется, были в шоке, — пояснила Халуд аль-Заиди, — но я считаю, что помимо этого, мы все хотели знать, было ли целью нападения именно убийство Ферн, и чего нам ждать дальше».

Ответа на этот вопрос не пришлось долго ждать. При поддержке суннитской группировки, окрепшей в центральном Ираке в первые месяцы 2004 года, радикальный шиитский священнослужитель Багдада, Муктада ас-Садр, потребовал вывода всех сил коалиции из страны. В начале апреля Садр развязал руки собственной милиции, называемой Армией Махди. Несколько хорошо скоординированных нападений на военных и на объекты C.P.A. подтвердили серьёзность этих требований. 5 апреля дошла очередь и до Эль-Кута, когда около 200 милиционеров атаковали корпуса C.P.A.

Силы коалиции вели ответный огонь, в это время Халуд оказалась в ловушке в офисе пресс-службы, где провела несколько часов, пока её начальник не сказал ей: «Если ты не боишься, можешь попробовать уйти».

Халуд и еще двум сотрудникам удалось покинуть здание и уйти переулками, избежав неприятностей. Эль-Кут же перешёл под контроль милицейских армии Махди, которые начали прочесывать местность в поиске сотрудников C.P.A. Даже после того, как американские войска вернули контроль за городом, Халуд две недели не покидала дом своей семьи, она была до смерти напугана.

Восстание Махди коренным образом изменило ход событий. Суннитские и шиитские группировки резко усилили и участили свои атаки против коалиционных сил, ознаменовав начало настоящей войны в Ираке. Несмотря на это, C.P.A. продолжило выполнение программы по передаче контроля над страной вновь сформированному правительству. В мае Эль-Кут покинули последние, из оставшихся иностранных работников, и через два месяца расположенная здесь инфраструктура была полностью передана под контроль новой власти Багдада.

Через некоторое время страсти в родном городе Халуд улеглись. Она поклялась, что продолжит начатое её наставницей дело защиты прав женщин. Осенью ей удалось основать небольшую организацию под названием Аль-Батул или по-другому «Virgin». Цели организации были скромными. «В Эль-Куте жила небольшая община христиан, — объясняет Халуд. — Так что моей идеей было объединить христианок и мусульманок для работы над проектами, которые были бы важны для всех нас. Главным образом научить женщин отстаивать свои права, показать им, что не всегда нужно слепо подчиняться мужской воле».

Но усиливающие своё влияние суннитские и шиитские военные навязывали обществу свои сектантские взгляды, согласно которым христиане считались чужими, иноверцами. В свою очередь, испуганные христиане начали массово отрекаться от своей веры и в конце концов их численность в Ираке уменьшилась более чем на две трети. Помимо этого, проблем добавляло и то, что единственным существующим источником финансирования для деятельности таких организацией, как Аль-Батул, была поддержка иностранных фондов, из чего боевики делали вывод, что те работают на врага. Почти сразу же Халуд начала получать анонимные угрозы, касающиеся её работы по «американским вопросам», переросшие в открытые обвинения, напечатанные в местной газете.

Воспоминания о тех днях заставляют 36-летнюю Халуд мрачнеть. «Сейчас я вижу, что была тогда довольно наивной. Не понимала насколько всё серьёзно. Но тогда я думала: я же просто работаю над тем, чтобы сделать жизнь женщин лучше, какой от меня вред?»

В октябре 2004 года офис Аль-Батул был обстрелян. Испугавшись, Халуд сняла другой офис, который впоследствии был ограблен. В следующем январе, во время участия в учебно-тренировочном семинаре по правам человека в Аммане, столице соседней Иордании, она получила предупреждение: если продолжит свою работу в Эль-Куте, её ждёт смерть. Она пробыла в Иордании три месяца, однако, в апреле 2005 года, спустя год после смерти Ферн Холланд и превращения боевых действий в сектантскую войну, Халуд удалось вернуться в свой родной город.

Сейчас она признаёт, что это решение граничило с безрассудством. «Мне было очень сложно отказаться от мечты, — рассказывает Халуд, вспоминая то, что Холланд говорила ей. — Нести изменения могут лишь мужественные люди, и иногда для этого нужно приложить очень много усилий. Конечно, я не хочу умереть, как Ферн, но думаю, что во мне осталась часть той общей надежды, благодаря которой, если не оставлять попытки, что-то изменить всё же удастся».

Вскоре после возвращения в Эль-Кут, Халуд зашла в отделение местной полиции, чтобы написать заявление об ограблении в своём офисе, к которому отнеслись довольно пренебрежительно.

Ситуация стала еще более мрачной после встречи с одной из своих старых коллег по Аль-Батул. «Зачем ты вернулась? — спросила женщина. — Здесь все знают, что ты работаешь на американское посольство». Получив порцию обвинений, Халуд вдобавок узнала о требовании явиться в отделение местной милиции. «Вот тогда я окончательно убедилась в том, что продолжать свою деятельность в Ираке нет ни единого шанса. Они бы точно меня убили».

Лейла Суиф

Египет

ОТКРЫТЬ КАРТУ

8.

В апреле 2005 года, пока Халуд планировала свой побег из Ирака, Лейла Суиф продолжала еще активнее сопротивляться диктатуре Хосни Мубарака.

К тому времени Лейла и её муж, Ахмед Сеиф, уже были самыми известными диссидентами, на протяжении десяти лет вставляющими палки в колёса правительству Мубарака. С той поры, как Ахмед вышел из тюрьмы в 1989 году, он стал выдающимся народным защитником фундаментальных прав человека. Он вёл дела людей, обвиняемых по политическим мотивам: университетских профессоров левых взглядов, исламских фундаменталистов и, в стране, где гомосексуализм остается фактически незаконным, членов гей-сообщества Каира. Когда я впервые встретился с ним осенью, Ахмед занимался, пожалуй, самым спорным делом в своей карьере, он защищал группу мужчин, обвиняемых в причастности к организации взрывов в отеле на Синайском полуострове в 2004 году, в результате которых 31 человек погибли.

Лейла же, с её статусом профессора математики Каирского Университета, имела репутацию одного и самых активных «уличных» каирских лидеров, ветерана бесчисленных маршей протеста против правительства. Будучи частью профессионального сообщества Каира, она умело использовала своё положение. У бедных людей или рабочего класса таких возможностей не было.

«Исторически сложилось так, — говорит она, — что статус помог нам обрести некий иммунитет: силы внутренней безопасности предпочитали не связываться с нами потому, что не знали, к кому в структуре власти мы могли бы обратиться, но эта возможность также обязывала нас быть голосом тех, кто говорить не мог. То, что я была женщиной, тоже помогало. В этой культуре женщин редко воспринимали всерьёз, так что это позволяло делать различные вещи, которые мужчины сделать бы не смогли».

Она отдавала себе отчёт, что её деятельность, которую терпело правительство, вписывалась в стратегию разделяй и властвуй, объявленной Хосни Мубараком в 1981 году, после его прихода к власти. В прошлом власти Египта могли бы заручиться двухпартийной поддержкой, разыграв антизападную и антиизраильскую карты, но Анвар Садат (бывший президент Египта — примечание переводчика) уже разменял их на мир с Израилем и американские транши. Новая стратегия допускала более широкий уровень политического инакомыслия среди немногочисленных образованных, профессионально занятых городских жителей. Больше внимания уделялось подавлению стремительно разрастающегося, а следовательно, более опасного течения — исламизма.

По мнению Лейлы, в конце концов данная стратегия привела к старту первой палестинской интифады (восстание палестинцев против израильской оккупации в период с 1987 по 1991 — примечание переводчика), ставшей и причиной восстания против Израиля в сентябре 2000 года. Большинство египтян разных политических взглядов сходятся во мнении, что правительство продало палестинцев, заключив мир с Израилем в 1979, Мубарак оказался неспособным заткнуть рот демонстрантам, поддерживающих палестинцев, в чьих глазах он был главной марионеткой американцев. «Впервые, — объясняет Лейла, — мы начали действовать открыто и публично, без получения каких-либо разрешений от правительства, не скрываясь за именем какой-нибудь из, так называемых, законных политических партий. А что правительство могло с этим сделать? Это нас научило следующему: не ждать разрешения, не ждать поддержки от существующих политических партий, просто начинать действовать. Впоследствии мы так поступали много, много раз».

В течение короткого времени уличные протесты стали нормой египетской жизни. Серьезной проблемой для правительства стало объединение оппозиционных групп вокруг ситуации с палестинцами.

Учитывая обстоятельства, последнее, что Хосни Мубараку нужно было сделать, это напомнить египтянам о своей лояльности к Вашингтону, но тут Соединённые Штаты приняли решение вторгнуться в Ирак.

Будучи довольно проницательным, Мубарак открыто осуждал это вторжение, а так же призывал разрешить конфликт демократическим путём, но это ему не помогало. В глазах многих египтян, пользующийся финансовой поддержкой американцев в течение 23 лет, диктатор, вдруг решивший играть в независимость, продолжал быть их главной марионеткой. Циничность этой позиции становилась всё более очевидной вместе с растущим каждый день количеством жертв иракской войны. С 2002 по начало 2005 года несколько самых крупных антивоенных демонстраций арабского мира прошли на улицах Каира, и Лейла Суиф была в первых рядах практически каждой из них. «Конечно, главной причиной был протест против происходящего в Ираке, — говорит Лейла, — но так же это было результатом провальной политики Мубарака».

В то же время, диктатор серией внутренних инициатив обеспечил себе ряд удобств, которые взбесили оппозицию. Готовя собственного сына, Гамаля, стать его преемником, в 2005 году Мубарак подготовил проект изменений для Конституции, которые якобы должны были позволить проводить прямые выборы президента, а на деле обеспечивали вечное главенство его собственной партии. В сентябре, на президентских выборах, Мубарак в пятый раз получил шестилетний срок, набрав почти 89 процентов голосов, после того, как арестовали его единственного перспективного соперника, Аймана Нура. Поддавшись серьезному внешнему и внутреннему давлению, он ослабил своё влияние на ход парламентских выборов, прошедших в ноябре 2005 года, в результате чего получил беспрецедентный результат в виде 20% мест, занятых представителями официально запрещенной исламской партии Братья-мусульмане.

К концу 2005 года, когда шла уже шестая неделя моего путешествия по Египту, растущее презрение к правительству было очевидным для всех. По большей части, эта антипатия была вызвана экономическим застоем страны и коррупцией, позволившей небольшой горстке политиков и генералов стать сказочно богатыми, портфель одной семьи Мубарака, как сообщалось, насчитывал миллиарды, но коррупция в то же время была сильным обстоятельством, ослабляющим американское влияние. Вашингтон считал Египет одним из самых надежных союзников Соединенных Штатов в арабском мире, в немалой степени из-за перемирия с Израилем. Однако, проведя несколько десятков интервью среди египтян, относящихся к различным политическим и религиозным группам, я ни от кого не услышал слов одобрения в отношении урегулирования израильского вопроса. А американские субсидии правительству Мубарака, ежегодный объем которых приближался к двум миллиардам долларов, воспринимался ими только как источник национального позора. Эссам эль-Эриан, заместитель главы Братьев-мусульман, прямо сказал мне: «В Египте единственная политика сегодня — политика улиц. Те, кто работает с американцами, становится политическими трупами».

Вместе с тем, трое детей Лейлы и Ахмеда Суиф, чей интерес к деятельности родителей и раньше был заметен, повзрослели и сформировали собственное отношение к политике. Первым отличился их сын, Алаа, ставший египетским блогером-первопроходцем, это произошло во время его участия в протестном движении в мае 2005 года, где он помогал Лейле.

«Он был сильно увлечён городской журналистикой, — рассказывает Лейла. — Среди шума, поднятого вокруг действий Мубарака и Конституции, он занял позицию, позволяющую ему собирать и публиковать информацию о демонстрациях, не участвуя в них».

Но протест, проходивший 25 мая, был совсем другим делом. Из засады на демонстрантов напали нанятые правительством бандиты и стали избивать всех кулаками и деревянными палками. Вероятно, узнав Лейлу, один из громил напал на неё.

«Избивать женщину средних лет, — говорит она, — было чем-то новеньким даже для них. Когда мой сын увидел что происходит, сразу подскочил, чтобы помочь мне». К сожалению, Алаа тоже был избит. «Ему сломали несколько пальцев, поэтому мы направились в больницу, и только потом узнали, что нам еще повезло. После того, как мы уже уехали, бандиты начали срывать с женщин одежду и продолжали избивать их полуголыми. Это было тактикой унижения, которой они пользовались и позже, но впервые столкнулся со всем этим именно Алаа. Дочери стали участвовать в протестах позже, Мона присоединилась к движением за независимость судей, Санаа к революционным, но для Алаа это началось в 2005».

Лайла Суиф довольно жесткая, не сентиментальная женщина, и, если она и таила в себе какую-то гордость или, в свете произошедшего, каплю сожаления о том, что подтолкнула детей к подобной деятельности, то виду не подавала. «Я никогда не пыталась отговорить их. Даже, если бы я захотела, а такое бывало, я бы не смогла. Такого рода вещи не имеют смысла. Они не будут слушать вас в любом случае, вы просто поссоритесь».

ГАЛЕРЕЯ: ЛИВАН 2006
Беженцы спасаются от израильских авиаударов в Тире, июль 2006. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Мгновение спустя после израильского авиаудара в Тире, июль 2006. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Мирное население бежит в южный Ливан, июль 2006. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
После израильского авиаудара в Кане, июль 2006. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Раненый боец Хезболлы в Тире, август 2006. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
После израильского авиаудара в Бейруте, август 2006. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
После израильского авиаудара в Бейруте, август 2006. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Массовое захоронение в Тире, июль 2006. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Беженцы спасаются от израильских авиаударов в Тире, июль 2006. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos

Мажди аль-Мангуш

Ливия

ОТКРЫТЬ КАРТУ

9.

Примерно в это же время Мажди аль-Мангуш присоединился к толпе зевак, стоящих на тротуарах своего города, чтобы стать свидетелем невероятного зрелища.

Сотрудники городской службы методично снимали плакаты с Муаммаром Каддафи, которые висели на каждом фонарном столбе одной из главных улиц Триполи.

Это было частью плана ливийского диктатора, который должен был демонстрировать доброту и заботу правительства. Кампания, якобы направленная на благо народа, была предназначена для западного потребления.

За несколько дней до вторжения в Ирак, среди людей из окружения президента Джорджа Буша ходили разговоры о том, что после Саддама Хусейна очередь может дойти и до Каддафи. После вторжения в Ирак, в марте 2003 года, ливийский диктатор поспешил начать налаживать отношения с американцами. Он предложил урегулировать инцидент со взрывом Боинга-747 над Локерби (Шотландия): без явного признания вины, ливийское правительство согласилось выделить 2,7 миллиарда долларов в качестве компенсации семьям 270 погибших; и начал плавно сворачивать еще неоперившиеся программы разработки химического, биологического и ядерного оружия. Ливийские агенты разведки совместно со своими американскими коллегами начали работать над делами боевиков Аль-Каиды и других исламских фундаменталистов, действующих в регионе. Внутри страны нужно было создать иллюзию политических свобод, и одним из действий, направленных на это, было удаление с улиц несколько десятков тысяч плакатов, изображающих «лидера нации».

Каддафи готовил и ряд других преобразований. В 2006 году были полностью восстановлены дипломатические отношения его правительства с Соединенными Штатами. Официальный отказ Ливии от разработки оружия массового поражения несомненно был шагом навстречу Америке, которая всё больше погружалась в трясину иракского конфликта и могла устроить великий крестовый поход против других диктаторов региона. Это также позволило Каддафи потихоньку свести на нет ряд внутренних реформ. «Это было представлением, — говорит Мажди, — реально ничего не менялось. Я думаю, через несколько месяцев никто бы об этом и не вспомнил».

Но в тот день ничего еще не было ясно. Мажди по-прежнему наблюдал за зрелищем, когда какой-то старик вышел из соседнего переулка.

Некоторое время изумлённый старик с отвисшей челюстью наблюдал за происходящим. Затем он бросился к одному из валяющихся плакатов, снял ботинок и в знак оскорбления, общепринятого во всём арабском мире, начал бить им изображение Каддафи, осыпая того потоком проклятий.

Муниципальный работник подошел к старику, чтобы спросить, что он делает.

«Этой скотины больше нет? — спросил старик. — Переворот был или что?»

Когда работник привёл его в чувство, старик пробормотал какие-то объяснения, мол, страдает приступами лунатизма, которые участились, и затем поспешил прочь.

Халуд аль-Заиди

Ирак

ОТКРЫТЬ КАРТУ

10.

Халуд покинула Ирак не в одиночку. Она вернулась в Иорданию вместе со своей старшей сестрой Сахар и несколько месяцев спустя, в Аммане, к ним присоединился их отец вместе с еще одной из старших сестёр, Тимим. Три её брата, вместе с матерью, Азизой, решили не покидать Ирак. Летом 2007 года Халуд больше всего беспокоилась о самом младшем из них, Висаме. «Война была в самом разгаре, — говорит она, — и молодых людей запросто могли забрать прямо на улице. Я постоянно звонила Висаму. Я пыталась объяснить ему, что в Ираке для него нет будущего, что он должен уехать, но он был очень сердобольным и отвечал, что обязан остаться, присматривать за мамой».

Однажды, сентябрьским вечером, когда Висам и его друг прогуливались по одной из улиц Эль-Кута, кто-то убил их обоих, открыв огонь из штурмовой винтовки. «Ему было 25 лет, — тихо говорит Халуд. — Люди поговаривают, что его убили из-за работы, которой я занималась, но я надеюсь, что это не так».

Спустя несколько месяцев после убийства Висама, работая в общественной организации, Халуд столкнулась с новыми сложностями, наотрез отказавшись выполнять требования коррумпированного, но довольно влиятельного, иорданского бизнесмена, занимающегося откатами. Он был из тех, кому не стоит переходить дорогу. Вскоре после этого ей было приказано покинуть Иорданию. Возвращение в Ирак означало верную смерть, и Халуд обратилась в Верховный комиссариат ООН по делам беженцев с просьбой экстренно переселить её в другую страну.

Среди наиболее маловероятных вариантов для переселения были и Соединённые Штаты. В 2008, когда американские военные все еще были втянуты в гражданскую войну Ирака, у администрации Буша были довольно строгие (хоть немного ослабленные в последнее время) инструкции о численности иракцев, которым могло быть предоставлено убежище. Чтобы впустить всех, кто бежал из страны (а это примерно полмиллиона беженцев, самостоятельно перебравшихся из Ирака в Иорданию), нужно было признать, что регион окончательно утонул в войне. Учитывая ту смертельную опасность, с которой столкнулась Халуд, Агентство ООН по делам беженцев включило её в свою специальную программу для самых уязвимых групп, в тот список, где у американцев еще оставалось место. В июле 2008 года Халуд поднялась на борт самолёта, улетающего в Сан-Франциско.

Сложно представить более странные метаморфозы, чем смена тесной, ветхой комнатушки в Аммане, где она жила вместе с двумя сёстрами и отцом, на приличную, с отдельной спальней, квартиру в Сан-Франциско, где Халуд встретила её новая жизнь. «Просто ощущение того, что я могу отправиться, куда захочу, и ничего плохого со мной не случится. И я не имею ввиду войну. Как женщина, которая в одиночестве могла куда-то отправиться, ну, может, в Багдаде, но никогда в Эль-Куте, я иногда садилась в автобус или метро и каталась часами. Ничего подобного я никогда себе не представляла».

Вместе с тем, перспективы её карьерного роста значительно выросли. В Ираке Халуд учила английский потому, что это давало отличную возможность молодой женщине обрести свободу, а в США её возможности стали поистине безграничны. «Через год я должна была получить грин-карту, и это дало бы возможность получить стипендию и изучать то, что мне бы хотелось. Меня захлестнули амбиции».

Источником для постоянного беспокойства оставалась её семья, вынужденная жить отдельно друг от друга в Ираке и Иордании. Окончательно убедившись, что та часть, что жила в Эль-Куте, не хочет оттуда уезжать, Халуд отчаянно пыталась вырвать своего отца и сестёр, оставшихся в подвешенном состоянии в Аммане, и вскоре после прибытия в Сан-Франциско начала собирать бумаги для оформления их переезда к ней.

Три месяца спустя Халуд получила хорошие и плохие новости. Её двум сёстрам разрешили переехать, но её отцу, к сожалению, нет. Сёстры решили остаться в Иордании, пока шло обжалование, но Али аль-Заиди снова было отказано.

В феврале 2003 года, спустя семь месяцев после прибытия Халуд в Сан-Франциско, вопрос о переселения её отца так и не сдвинулся с места. Это стало причиной судьбоносного решения: она вернётся в Иорданию и там продолжит свою работу над этим делом.

«Мои друзья в Сан-Франциско не могли понять, — вспоминает Халуд. — Зачем, если у тебя тут новая жизнь, зачем ты возвращаешься назад?»

Халуд на мгновенье задумывается, будто всё ищет ответ на этот вопрос. «Как объяснить им особенности моей культуры? В Ираке семья это самое важное, ты никогда не сможешь отвернуться от неё. Как я и мои сёстры можем наслаждаться жизнью в Америке, пока наш отец остаётся там? Мы не сможем жить с таким позором. Так что я вернулась».

В Аммане Халуд неустанно хваталась за любую зацепку, которая, на её взгляд, могла бы дать возможность её отцу уехать, отправляла ходатайства не только в США, но и ряду европейских стран. Ничего не сработало.

Хуже того, положение самой Халуд было довольно сложным. Прежде чем она покинула Сан-Франциско, её предупредили о том, что в соответствии с положениями американского закона об иммиграции, беженцы, ожидающие грин-карту, не могут покидать страну более, чем на 6 месяцев. Вернувшись и оставаясь в Иордании, Халуд потеряла статус беженца. Теперь у неё, кроме той части семьи, что она вытащила из Ирака, ничего не было. Она не могла уехать в Ирак или другую страну, став заложником настроений Иордании, которая укрыла её.

ГАЛЕРЕЯ: ИОРДАНИЯ И СИРИЯ 2008
Пункт «Врачей без границ» для беженцев в Аммане, Иордания, февраль 2008. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Пункт «Врачей без границ» для беженцев в Аммане, Иордания, февраль 2008. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Пункт «Врачей без границ» для беженцев в Аммане, Иордания, февраль 2008. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Пункт «Врачей без границ» для беженцев в Аммане, Иордания, февраль 2008. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Пункт «Врачей без границ» для беженцев в Аммане, Иордания, февраль 2008. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Иракские беженцы в Дамаске, Сирия, февраль 2008. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Иракский беженец в Дамаске, февраль 2008. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Иракский беженец в Дамаске, февраль 2008. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Пункт «Врачей без границ» для беженцев в Аммане, Иордания, февраль 2008. Паоло Пеллегрин / Magnum Photoss

Мажд Ибрагим

Сирия

ОТКРЫТЬ КАРТУ

11.

Американское вторжение в Ирак поначалу играло на руку Башару Асаду. Отношения сирийского диктатора с деятельным и опасным Саддамом Хусейном в последнее время накалились, и у Асада не было повода беспокоиться, что он может стать следующим в американском списке. Как не было их и у Муаммара Каддафи в конце 2000.

Увы, эта уверенность не базировалась на политической свободе сирийского народа. Так же, как и при правлении его отца, подданные Асада жили в постоянном страхе перед агентами службы внутренней безопасности и легальной сети правительственных головорезов (Шабиха). Действительно ли шпионский аппарат был настолько страшен или это были по большей части слухи, понять было сложно, деликатной темы сирийцы предпочитали особо не касаться.

«Я не помню, чтобы отец что-то говорил насчёт режима, ни хорошего, ни плохого, — рассказывает Мажд Ибрагим. — И я не помню, чтобы кто-то из моих родственников или соседей когда-либо делал это. Когда речь заходила о государстве, кто-то из тех, кто мог бы критиковать его, был, ну, может, коррумпированный гаишник. Вы просто не говорили на эту тему ни с кем».

Воспитанный в духе свободомыслия, Мажд испытал шок, когда из своей католической школы в конце девятого класса он перешёл в государственную. Его современное и светское поведение часто встречало непонимание со стороны, воспитанных в духе исламизма, одноклассников, и разница в учебной программе была бездонной. Но учёба в средней школе не самый удачный период жизни для многих людей, и дела Мажда в значительной мере стали лучше после её окончания летом 2010 года. Не получив высоких оценок на национальном экзамене, которые позволили бы ему поступить в инженерный или медицинский, он набрал достаточно баллов, чтобы попасть в университет Аль-Баас в Хомсе и осенью начать обучение на кафедре гостиничного бизнеса.

Несомненно, это больше подходило Мажду. Симпатичный и дружелюбный молодой человек имел природное обаяние, которое позволило ему, увлечённо изучающему мир за пределами Хомса, завести множество знакомств. Он представлял, что, получив диплом, окажется в одном из роскошных отелей Дамаска, которые, с его слов, «открывают дорогу к прекрасной жизни».

Однако и у его родного города была одна уникальная особенность, о которой Мажд, в силу юного возраста, вряд ли задумывался: Хомс был пересечением всех дорог в Сирии. Расположенный недалеко от центра шоссе, пролегающего между двумя крупнейшими городами страны, Дамаском и Алеппо, Хомс также захватывал часть восточной автомагистрали, связывающей внутренние районы Сирии с прибрежными провинциями. Помимо этого он был центром газо- и нефтеперерабатывающей промышленности страны, и, естественно, из восточных пустынь от месторождений нефти и природного газа через него к побережью были проложены трубопроводы. Всё это делало Хомс довольно перспективным городом, но и одновременно тем местом, за которое все будут бороться в случае войны.

К тому времени, как Мажд начал учёбу в университете Аль-Баас, до войны оставалось лишь несколько месяцев.

ЧАСТЬ III:
АРАБСКАЯ ВЕСНА

2011–2014

Лейла Суиф

Египет

ОТКРЫТЬ КАРТУ

12.

Лейла слишком долго занималась политикой в Египте, чтобы верить всем разговорам о планах протеста на площади Тахрир 25 января 2011 года. «Это будет не демонстрация, — говорил ей один юный активист, — это будет революция!» Она понимала причины такой восторженности. Всего несколькими днями ранее уличные протесты после публичного самосожжения торговца фруктами и овощами в Тунисе привели к свержению лидера Туниса Зина аль-Абидин Бен Али. Казалось, сам воздух во всём арабском мире был пропитан запахом восстания. Но то ли дело Египет. Лейла ожидала пресс-конференций, собраний комитета по солидарности, может быть, несколько проведённых на бумаге реформ, но никак не государственного переворота. Она даже шутила на эту тему. Участвуя в конференции на тему образования за день до демонстрации, на вопрос организатора, вернётся ли она на следующий день, Лейла ответила: «Ну, на завтра у нас по плану революция, но если она закончится пораньше, то, конечно, приеду».

На следующий день, по мере приближения к площади Тахрир, к Лейле приходило понимание, что происходящее действительно отличается от прошлых беззубых протестов. До сих пор активисты Каира считали успешной акцию, которая могла вывести на улицы сотню-другую демонстрантов. На площади Тахрир 25 января собралась 15-тысячная толпа, и вскоре Лейла услышала про многие тысячи, собиравшиеся и в других местах вокруг Каира и в городах по всей стране. На Тахрире, да и во всём Египте, шокированные службы безопасности просто отошли в сторону, в то время как призывы к реформам почуявших силу протестных масс открывали дорогу к требованиям свержения режима Хосни Мубарака.

Протесты продолжались ещё два дня, и 28 января Лейла пришла к выводу, что они своими руками действительно творили революцию. Тем утром она с несколькими друзьями ехала в Имбабу, пригород Каира на северо-западе от города, чтобы присоединиться к группе протестующих, собиравшихся пройти колонной до Тахрира, но уткнулась в стену солдат в специальном облачении для подавления восстаний. После разгона толпы солдаты начали выдавливать демонстрантов в узкие улочки Имбабы, периодически применяя слезоточивый газ.

«Это была на редкость глупая ошибка, — объясняет Лейла. — Там действительно маленькие улочки, на которых, в буквальном смысле слова, живут люди, так что их действия растревожили всю Имбабу. Начались уличные бои между солдатами и местным населением, которое уже не собиралось отступать. Они были готовы разорвать этих солдат и сжечь полицейские участки — или умереть при попытке это сделать».

Битва за Имбабу продолжалась до вечера. Лейла, потерявшая в толпе своих друзей, решила самостоятельно добраться до центра. Путешествие оказалось жутким. Улицы были опустошены, а в опускающихся сумерках тут и там горели машины, баррикады, участки полиции. Многократно усиленные эхом от стен зданий, гремели одиночные выстрелы и целые очереди. Когда ночь окончательно сгустилась, Лейла, наконец, добралась до улицы Рамзеса, одной из главных магистралей центрального Каира.

«Внезапно появилась огромная толпа демонстрантов, — вспоминает она, — бегущая по улице Рамзеса. Они только что прорвали полицейский кордон и стремились добраться до Тахрира. Один юноша заметил меня, стоящую там, подбежал и обнял меня — он явно уже видел меня на Тахрире, — и сказал: „Я же говорил, что мы делаем революцию!“. В этот момент я поняла, что это чистая правда и что мы победим».

В течение всей следующей недели число протестующих росло, также как и их оснащённость, но вместе с тем росла и жёсткость ответных действий со стороны правительственных сил, когда для солдат на первый план вместо защитной экипировки выходило применение слезоточивого газа. В первый день февраля непреклонный Мубарак вышел в эфир с сообщением, что он никогда не покинет Египет («На своей земле я умру!»), а на следующий день разыгрался дикий спектакль, получивший название „Верблюжья Битва“, — когда толпы спонсируемых государством головорезов, вооружённых кнутами и хлыстами, верхом на лошадях и верблюдах напали на лагерь протестующих на площади Тахрир.

На следующий день полиция атаковала юридическую контору Ахмеда Сеифа, после чего он сам и несколько дюжин других людей были доставлены для допроса в штаб военной разведки. В течение двух дней Ахмеда допрашивали, сменяя друг друга, один офицер за другим, но одного из них он запомнил особенно. Это было утром 5 февраля, когда шеф военной разведки, бесцветный генерал по имени Абдель Фаттах ас-Сиси, направляясь куда-то по своим делам, проходил мимо Ахмеда и нескольких других заключённых. В своей импровизированной речи Сиси сообщил арестантам, что они должны с уважением относиться к Мубараку и военному руководству Египта, и что после освобождения им следует отправиться домой и забыть всё происходившее на площади Тахрир. Когда Ахмед нарушил повисшую вслед за этим паузу, воскликнув, что Мубарак коррумпирован, с генерала слетели все его хорошие манеры. «Он пришёл в ярость, лицо покраснело, — вспоминал Ахмед в интервью для The Guardian несколько лет спустя. — Он вёл себя так, будто каждый гражданин думал так же, как и он, и никогда бы не выразил сомнений на публике. Столкнувшись с другой точкой зрения, он проиграл».

После своего освобождения в тот же день Ахмед заскочил домой переодеться и немедленно вернулся на площадь Тахрир.

Вскоре стало понятно, что действующий режим терял контроль над ситуацией. Со всего Египта слетались донесения о военных подразделениях, отказывавшихся открывать огонь по демонстрантам, а на площади Тахрир телекамеры запечатлели солдат, обнимающихся с протестующими и угощающих тех сигаретами.

Наконец, 11 февраля эпоха Хосни Мубарака подошла к концу. Сразу после подачи заявления об отставке, президент с близкими членами семьи погрузился в самолёт и сбежал в своё укрытие в курортном городе Шарм-Эль-Шейх на берегу Красного моря. Эти новости вызвали праздник во всём Египте, и прежде всего на площади Тахрир в Каире.

Но для некоторых египтян к радости примешивалась и нотка горечи, особенно, когда было объявлено, что функции переходного правительства до проведения новых выборов на себя взяла группа высших офицерских чинов, составлявших Верховный Совет Вооружённых Сил. Одной из проявивших озабоченность была Лейла Суиф.

«В последние дни правления Мубарака, — говорит она, — когда уже было понятно, к чему должны привести события, я и ещё несколько независимых людей сделали попытки обратиться ко всем политическим силам: „Берите власть. Не ждите разрешения для этого. Просто возьмите власть в свои руки сейчас, пока это не сделали военные“. И буквально каждый отвечал: „Да, это отличная мысль. Мы соберём встречу и обсудим вашу идею через пару дней“». Лейла качает головой, издаёт горький смешок. «Но, может быть, мы слишком многого просили. Может быть, мы все ещё не были к этому готовы. Людям надо было почувствовать, что мы действительно победили. Не нам, политикам, а всем тем миллионам египтян, вышедших на улицы. Им нужно было время ощутить себя победителями». Она вздыхает, потом какое-то время молчит. «Я не знаю. Я до сих пор не уверена. Но мне кажется, что это был момент истины, и мы его проиграли».

ГАЛЕРЕЯ: ЕГИПЕТ 2011
Рядом с площадью Тахрир в Каире, февраль 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Площадь Тахрир, февраль 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Площадь Тахрир, февраль 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Рядом с площадью Тахрир в Каире, февраль 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Площадь Тахрир, февраль 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Рядом с площадью Тахрир в Каире, февраль 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Рядом с площадью Тахрир в Каире, февраль 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Площадь Тахрир, февраль 2011. . Паоло Пеллегрин / Magnum Photos
Рядом с площадью Тахрир в Каире, февраль 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos

Мажди аль-Мангуш

Египет

ОТКРЫТЬ КАРТУ

13.

К январю 2011 года Мажди заканчивал третий, последний год обучения в национальной академии военно-воздушных сил, разросшемся конгломерате зданий на юго-западе Мисураты, стремясь получить диплом инженера по коммуникациям. Он не был похож на солдата — мягкосердечный, пухловатый; но академия была очевидным выбором для Мажди, поскольку позволяла регулярно проводить время дома, всего в нескольких милях от учебного здания, а также со своими гражданскими друзьями. Вместе с однокашниками он с поражением следил за новостями из Туниса и Египта, но никому и в голову не приходило проецировать происходящее на ситуацию в Ливии. Затем, вечером 19 февраля, в субботу, курсанты услышали серию сухих, похожих на треск звуков со стороны города. Сначала они подумали, что это петарды, но звуки усиливались и становились всё чаще, и наконец студенты поняли, что это стрельба. Вскоре приказом их собрали на плацу, где им объявили об отмене всех увольнительных. К тому моменту на смотровых башнях вокруг территории академии, обычно пустынных или занятых одиноко скучающими часовыми, за станковыми пулемётами уже появились отряды солдат.

«В этот момент пришло осознание, что происходит что-то серьёзное, — вспоминает Мажди, — потому что это не было похоже ни на что, виденное до сих пор. Но никто не понимал, что же именно происходило».

Мажди рассчитывал получить объяснение случившемуся, кода на следующее утро продолжились занятия, однако гражданские инструкторы так и не появились. Мажди провёл весь день в компании своего лучшего друга по академии, Джалаля аль-Дризи, 23-летнего курсанта из Бенгази. По контрасту с застенчивым Мажди, у жилистого и быстроногого Джалаля всегда наготове была дерзкая шутка или розыгрыш. Что их объединяло, так это увлечённость наукой и электроникой — Джалаль изучал авиационное вооружение — и за предыдущие два с половиной года друзья стали неразлучны. Джалаль часто проводил выходные в кругу семьи Мангуш в Мисурате, а семья Дризи отплатила Мажди взаимностью, приняв его в гости летом 2009 года в Бенгази. В непривычной для академии обстановке информационной изоляции молодые люди пытались разобраться, что же происходило.

В течение следующих двух дней за стенами академии периодически вспыхивали перестрелки. Звуки стрельбы то раздавались совсем близко, то отдалялись; яростный огонь сменялся долгими периодами тишины.

Небольшая ясность наступила 22 февраля, когда полковник Муаммар аль-Каддафи, закутанный в оливкового цвета накидку, обратился к нации. В своей речи, практически сразу получившей название «Речь Зенга-Зенга», диктатор возложил вину за распространявшуюся по стране социальную напряжённость на иностранных агентов и «крыс», и призвал очистить Ливию «дюйм за дюймом, дом за домом, комнату за комнатой, улицу за улицей („зенга-зенга“ в используемом Каддафи варианте арабского означает „улица за улицей“), человека за человеком».

Практически сразу после завершения обращения Каддафи стрельба на улицах Мисураты заметно усилилась. «Было похоже, как будто службы безопасности ждали приказа, — говорит Мажди. — После выступления они выросли буквально повсюду».

Кадеты оставались в режиме карантина; они были буквально осаждаемы различными личностями за стенами академии, чьи цели им узнать не дозволялось, и охранялись солдатами, которые явно не испытывали к курсантам доверия. Время шло, и по мере усиления скрытых от их глаз перестрелок, студенты всё чаще собирались у своих казарм подумать и обсудить свои собственные перспективы. Ни о чём другом Мажди аль-Мангуш и Джалаль аль-Дризи говорить не могли. «Мы могли часами сидеть и обсуждать каждую маленькую деталь, каждый ключик, который мы смогли подобрать, — рассказывает Мажди. — Что значило вот это? И значило ли хоть что-то вообще? Но иногда ты понимаешь: хватит. Пора остановиться. И мы заставляли себя разговаривать о футболе, о девочках — о чём угодно, лишь бы отвлечь друг друга и себя».

Их необычное заточение закончилось вечером 25 февраля вместе с внезапной высадкой на их базе солдат элитной 32-й бригады. Объявив, что они прибыли из Триполи с целью «спасти» кадетов, коммандос приказали курсантам быстро упаковать свои вещи и бежать к точке сбора на краю комплекса, где уже стояли в ожидании автобусы.

Кто-то в прославленной 32-й, однако, совершил логистическую ошибку. Для транспортировки 580 кадетов подогнали всего 2 автобуса. Каждая из машин забилась до отказа изнутри, не поместившихся в автобусы студентов утрамбовывали в армейские вездеходы и броневики, затем конвой отправился в долгое путешествие к Триполи.

Было непохоже, чтобы кто-либо в столице отдавал себе отчёт, что дальше делать со «спасённой» из Мисураты молодёжью. Кадетов привезли в пустовавшую высшую военную школу на южной окраине города, где разместили в помещениях казарм и свободных учебных классах, и предостерегли от любых попыток выйти из школы или связаться со своими родными. Приказ был подкреплён охраняющими ворота вооружёнными солдатами.

Однако стены военной школы были заметно «прозрачнее» таковых в академии авиации, и от своих охранников курсанты стали узнавать первые подробности разделившего нацию конфликта. Хотя восстание было запущено бандами уголовников и иностранных наёмников, работавших на западных врагов Ливии — так им, во всяком случае, сказали — но некоторые потерявшие ориентиры группы местного населения присоединялись к восстанию и раздували его. К началу марта бандиты при поддержке Запада развили наибольшую активность в Мисурате и Бенгази, и оба города стали ареной для военных действий.

Располагая такой версией событий, Мажди не удивился, увидев в середине марта бомбардировщики коалиции западных стран, пролетающие над Триполи для нанесения ударов по зданиям государственных органов. Казалось, это было дополнительным подтверждением того факта, что Ливия была атакована из-за рубежа. Естественно, что Мажди и Джалаль так же беспокоились и о судьбе своих родных городов, и размышляли, мог ли кто-либо из оставшихся дома друзей соблазниться участием в действиях захватчиков. «Мы очень много говорили с ним об этом, — вспоминает Мажди. — „Ох, Халид всегда был немного двинутым, я уверен, что он к ним присоединился“».

Постепенно кадеты завоевали доверие со стороны режима, достаточное для того, чтобы одна большая группа была в середине апреля переброшена на военную базу и приступила к изучению системы наведения ракет. Ни Мажди, ни Джалаля для участия в этой миссии не выбрали, и им пришлось продолжить слоняться по зданию военной школы. Однажды в начале мая Мажди столкнулся в казарме со своим старым знакомым. Знакомый, Мухаммед, на тот момент был уже офицером военной разведки. Он хотел поговорить с Мажди о Мисурате. Они какое-то время пообщались, Мухаммед расспрашивал юношу о разных местах в городе, а также о том, не знает ли он «гражданских лидеров» города. Мажди ничего не ждал от этой беседы, однако через несколько дней его вызвали в штаб.

Там штабной офицер сообщил Мажди, что его кандидатуру выбрали и он должен присоединиться к группе кадетов, проходящих обучение по работе с системой наведения ракет; внедорожник отвезёт его на военную базу и уже ожидает. Всё произошло настолько быстро, что Мажди даже не успел попрощаться с Джалалем.

Однако водитель джипа не повёз его на военную базу. Вместо этого он доехал до прибрежного шоссе по кольцевой дороге вокруг Триполи, а затем повернул на восток.

Ранним вечером они достигли Ад-Дафинияха, последнего населённого пункта перед Мисуратой и крайней точкой контролируемой правительством территории. Там Мажди отвели в маленькую крестьянскую хибару, где ему сказали, что кто-то хочет поговорить с ним по телефону. Это был Мухаммед, офицер военной разведки.

Мухаммед объяснил, что юного кадета выбрали для «особой патриотической миссии». Он должен был просочиться в Мисурату и выяснить имена и адреса проживания лидеров повстанцев. Выяснив, он должен был передать эту информацию связному, работающему под прикрытием в Мисурате — человеку по имени Айюб. Для связи с Айюбом Мажди получил спутниковый телефон и номер, который нужно было набрать.

Услышав всё это, Мажди подумал о двух вещах. Первая мысль была о своих друзьях, оставшихся дома: с того момента, как он услышал о масштабе событий в Мисурате, у него не было сомнений, что кто-то из его друзей присоединился к повстанцам. Если он выполнит свою миссию, кто-то из его друзей, вероятно, умрёт.

Вторая мысль была о недавней беседе с Джалалем. Его приятель как-то проснулся в особо поганом расположении духа, объяснив, что ему приснился кошмар, и Мажди не сразу выяснил, что именно стряслось. «Мне приснилось, что нас с тобой отправили воевать в Мисурату, — в конце концов неохотно рассказал Джалаль, — и что тебя убили там».

Но миг колебания быстро прошёл. Во время своего существования в Триполи в режиме аквариумной рыбки Мажди слышал исключительно то, что режим хотел до него донести, и, даже если он не верил во всё услышанное, оставшегося было достаточно, чтобы искренне хотеть помочь избавить Ливию от иностранных захватчиков и их местных приспешников, разваливающих его родную страну, даже если среди них были нечужие ему люди. Возможно, сильнее всего ему просто хотелось прервать вынужденное заточение. Почти три месяца он был отрезан от своей семьи и от окружающего мира, и просто хотел, чтобы хоть что-нибудь — что угодно — произошло. Разумеется, он согласился.

На следующий день, ранним утром, Мажди попрощался со своими спутниками, оставшимися в крестьянской лачуге, и в одиночестве отправился в путь по необжитой земле. Мисурата лежала примерно в 10 милях к востоку. В правом кармане его военных штанов лежал военный билет. Если бы его остановили повстанцы, сам по себе документ не должен был вызвать проблем: несчётное количество солдат правительственной армии к тому моменту дезертировало, а тот факт, что Мажди был родом из Мисураты, отлично объяснял желание юноши всего лишь добраться до дома. Спутниковый телефон в левом кармане, однако, было бы гораздо сложнее объяснить. С коллапсом интернет- и сотовой связи спутниковая «Турайя» стала основным средством связи для правительственных бойцов, и, если бы повстанцы обнаружили Мажди — что было несложно сделать даже при самом небрежном поиске — они бы имели все основания заключить, что он направлялся в Мисурату в качестве шпиона. В этих обстоятельствах расстрел на месте, пожалуй, был бы наименьшим из зол.

Пока он шёл, звуки перестрелки доносились до него всё отчётливей и становились интенсивнее. Иногда он слышал далёкие раскаты пушечных залпов. Но из-за ветреной и холмистой местности на побережье вокруг Мисураты определить, насколько далеко и в каком направлении от него шла стрельба, было невозможно. Он держался за мысль, которую вынес из начальной боевой подготовки, что самый тревожный звук на поле боя — это не грохот выстрелов, а мягкий шелестящий звук, похожий на пощёлкивание пальцами. С таким звуком потревоженный воздух смыкался обратно, когда через него пролетала пуля, и услышать его можно было только когда пуля проходило близко от твоей головы.

Память об этом переходе Мажди почти не сохранил. Он не помнит, сколько времени на него ушло; по его прикидкам, он шёл около трёх часов, но возможно, что быстрее, а может, и в два раза дольше. Только один момент он запомнил крепко. Примерно на середине пути через ничейную территорию Мажди неожиданно переполнило ощущением радости такой силы, какой он не испытывал никогда до сей поры.

«Я просто не могу это описать, — говорит он, — и у меня никогда с тех пор не было подобных ощущений, но я просто был настолько счастлив, настолько в гармонии со всем вокруг». Какое-то время он молча сидит, подбирая правильные слова. «Я думаю, это потому что я был в таком месте, где я вышел из тени всех остальных. Я ещё не стал предателем для своих друзей, я не предал ещё свою страну — всё это ещё было впереди — так что, пока я был там, я был совершенно свободен».

Мажд Ибрагим

Сирия

ОТКРЫТЬ КАРТУ

14.

Также как и Мажди аль-Мангуш в Ливии, Мажд Ибрагим поначалу лишь со стороны наблюдал за разворачивающейся в регионе неразберихой. Диктаторский режим в Сирии не делал никаких попыток скрыть информацию о революциях в Тунисе и Египте от своего народа, и говорил о них вполне открыто и даже немного самоуверенно. «У нас больше сложностей, чем у большинства арабских государств, — величественно вещал президент Башар аль-Асад в интервью The Wall Street Journal 31 января, — но, несмотря на это, в Сирии стабильность. Почему? Потому что устремления правительства должны быть тесно связаны с чаяниями народа».

Однако вскоре после этого интервью все подконтрольные государству сирийские СМИ перестали давать информацию по этой теме. Конечно, проскакивали скупые упоминания о событиях начала марта, когда демонстранты вышли на улицы города Даръа на юге Сирии, протестуя против арестов и, по слухам, применения к ним пыток, группы студентов за нанесение антиправительственных граффити. «Я узнавал новости о событиях в Даръа через соцсети, — говорит Мажд, — через Facebook и YouTube».

Из тех же самых источников Мажд узнал и про протест с целью выразить солидарность, получивший название «День Достоинства», который должен был пройти перед Мечетью Халед бин аль-Валид в центре города Хомс 18 марта. Уважая предостережения со стороны своих родителей, Мажд держался в стороне от этого события, но от своих друзей он слышал, как сотни демонстрантов вышли на акцию протеста под внимательным наблюдением со стороны сопоставимого числа сотрудников полиции и органов гос. безопасности. Это была шокирующая история для 18-летнего студента, в Хомсе просто никогда ранее не случалось ничего подобного.

И эта демонстрация не шла ни в какое сравнение со следующей, прошедшей неделю спустя. На этот раз количество участников исчислялось тысячами. Мажд, предположив, что в толпе зевак он находится в безопасности, смог пробраться достаточно близко к протестующим, чтобы расслышать их требования: политические реформы, расширение гражданских прав, снятие чрезвычайного положения, в состоянии которого Сирия находилась предыдущие 48 лет.

30 марта Асад обратился к Сирийскому Парламенту с речью, которая в прямом эфире транслировалась по телевидению и радио. Хотя протесты охватывали всё большее число городов, они проходили по большей части мирно, под лозунгами улучшения режима, а не его свержения. В результате, а также исходя из предположений, что сирийский диктатор вынес свои уроки из недавнего падения правительств Туниса и Египта, а также из растущего хаоса в соседней Ливии, многие ожидали от Асада примирительной позиции.

Эти ожидания подкреплялись и особенностями личности самого Асада. За 11 лет, в течение которых он возглавлял нацию с момента смерти своего отца, этот непритязательный офтальмолог множество раз уходил от необходимости проводить глубокие реформы. При участии своей привлекательной молодой жены Асмы, уроженки Великобритании, он смог надеть приятную современную маску на сирийскую автократию. Однако за симпатичным фасадом поменялось немногое: сирийская тайная полиция по-прежнему была везде и «глубинное государство» — бессменный правящий класс государственных служащих и высших офицерских чинов — всё так же оставалось в цепких руках алавитского меньшинства. Алавиты, наряду с многими представителями христианского меньшинства, опасались, что любые компромиссы с протестующими приведут в итоге к суннитской революции и в результате к потере власти и разгрому.

Напустив для начала тумана по поводу будущих реформ, Асад продолжил своё обращение к парламенту обвинениями в адрес бунтовщиков на улицах, якобы играющих на руку «израильским врагам», и завершил жёстким предупреждением. «Подавление мятежа — это национальная, моральная и религиозная задача, решать её надо даже в отношении тех, кто способен участвовать в её решении, но ничего для этого не делает, — заявил он. — Здесь нет места для компромиссов или обходных путей». По заведённой ещё во времена правления его отца традиции, речь Асада неоднократно прерывалась парламентариями, то и дело вскакивающими на ноги, дабы выкрикнуть слова любви и поддержки по отношению к президенту.

По воспоминаниям Мажда, после речи Асада на Хомс опустилась напряжённая тишина. В городе ещё вспыхивали локальные протесты, за которыми наблюдали отряды тяжеловооружённых силовиков, но никто как будто не понимал, что же делать дальше: каждая из сторон, возможно, боялась столкнуть нацию в открытое военное противостояние, к тому моменту уже всколыхнувшее Ливию.

Интерлюдия закончилась внезапно 17 апреля 2011. Этим вечером, по репортажам Al Jazeera, небольшая группа демонстрантов, человек около сорока, держала пикет перед мечетью в Хомсе, когда неподалёку остановилось несколько машин. Из них выбрались люди — то ли офицеры полиции в штатском, то ли члены в большинстве своём алавитской Шабиха (проправительственные военизированные формирования в Сирии — примечание переводчика) — и хладнокровно расстреляли демонстрантов, убив, по крайней мере, 25 человек, находившихся на расстоянии прямого выстрела.

Это было, как если бы в тлеющий костёр бросили бочку с бензином. Той же ночью десятки тысяч демонстрантов собрались в центре города на Площади Часовни, и на этот раз отряды полиции и Шабиха заняли крыши близлежащих домов, чтобы вести огонь по протестующим. «Именно в этот момент всё изменилось, — говорит Мажд. — Там, где раньше были протесты, с 17 апреля поднималось восстание».

Поскольку протестующих убивали практически каждый день, их похороны выводили на улицы всё больше и больше новых протестующих; запредельно жестокие действия силовиков на таких мероприятиях приводили к появлению новых шахидов, или мучеников, павших за общее дело, собирая ещё большие толпы — и ещё больше убитых на следующих похоронах. К началу мая спираль насилия раскрутилась настолько быстро, что Сирийская Армия вынуждена была ввести значительные силы в Хомс, фактически закрыв город.

«Никто не доверял местным силовикам, — вспоминает Мажд, имея в виду раздутый штат Мухабарат и полицейских в форме, традиционно держащих власть в сирийских городах, — но все радовались приходу солдат. Даже я радовался, потому что мы верили, что они пришли защитить людей и прекратить убийства. И это сработало. У армии были танки и прочие аргументы, но им не понадобилось их использовать — вскоре череда убийств заглохла».

Вскоре, однако, режим отозвал войска из Хомса, чтобы перенаправить их на «умиротворение» в другие горячие точки — и, в отсутствие обеспечивающей порядок армии, Мухабарат начал снабжать полуофициальные отряды Шабиха более тяжёлым, чем ранее, вооружением. Город моментально вновь залило кровью. Вокруг Хомса ополченцы сооружали блок-посты и проводили рейды по районам, находившимся теперь под контролем повстанцев. Бои продолжались всё лето, вооружённые сторонники и противники режима вели борьбу за всё большее количество районов города.

Затем дела приняли совсем дурной оборот. В этом когда-то самом веротерпимом во всей Сирии городе людей стали убивать по причинам, не имеющим отношения ни к чему, кроме их религиозной принадлежности. В начале ноября 2011 года, по данным неназванного источника Reuters, вооружённые автоматами люди остановили автобус и расстреляли девятерых пассажиров-алавитов. На следующий день, на расположенном неподалёку блок-посту, войска Сил Обороны Сирии, видимо, движимые местью, казнили 11 рабочих-суннитов. Разворачивающаяся волна террора, похищений и убийств нацелилась на городскую интеллигенцию, заставляя многих искать убежище или бежать.

Боевые действия отличались также удивительной неравномерностью. Пока в одних районах города шли опустошительные бои за каждый клочок земли, в других районах продолжали работать магазины, а кафе были переполнены. Тем временем, Мажд Ибрагим продолжал учиться гостиничному бизнесу в Университете Аль-Баас. Район, где он жил, Ваер, оставался в числе наименее пострадавших, и внимательное изучение сводок новостей на предмет столкновений обычно помогало Мажду проложить безопасный маршрут к расположенному в трёх милях от дома кампусу университета. К февралю 2012 года, однако, столкновения стали идти практически повсеместно, и университету пришлось объявить о временной остановке обучения. Тем временем, по Хомсу поползли слухи, что Сирийская Армия должна вернуться в город, на этот раз с чёткой целью подавить восстание раз и навсегда.

«И тогда мои родители приняли решение отправить меня в Дамаск, — объясняет Мажд. — Раз университет закрыт и уровень насилия вокруг будет только расти, они решили, что у меня не было ни одной причины оставаться, что было бы особенно опасно для молодых мужчин». Когда Мажд отправился в столицу Сирии в начале февраля, он ехал мимо казавшихся бесконечными колонн военных грузовиков, танков и артиллерийских установок, стоявших на обочине шоссе прямо за границей Хомса. На следующий день армия вошла в город.

Мажди аль-Мангуш

Ливия

ОТКРЫТЬ КАРТУ

15.

Первая живая душа, которую Мажди аль-Мангуш увидел, добравшись до западных окраин Мисураты, оказалась мальчиком лет восьми—девяти, играющим в песке. Дома вокруг были разрушены, вся местность изрыта воронками от снарядов, но позже он заметил машину, припаркованную в тени забора вокруг крестьянского дома.

«Твой отец здесь? — спросил мальчика Мажди. — Ты отведёшь меня к своему отцу?».

В доме его встретил отец мальчика, мужчина лет тридцати—сорока, отнёсшийся к внезапному пришельцу с нейтральной территории с изумлением и подозрением одновременно. Мажди повторил свою легенду: что он дезертировал от режима и пытается теперь найти свою семью. Его уловке помогла фамилия: все в Мисурате знали клан Мангуш. Настороженность отца мальчика ушла, и он предложил подбросить Мажди в город.

Хотя Мажди многое слышал про бои в родном городе, реальность превзошла все ожидания. Кольцо осады затягивалось правительственными силами вокруг Мисураты всё туже и туже с конца февраля 2011, жизнь обитателей целиком зависела от поставок продуктов питания и медикаментов, просачивавшихся в город по морю. На город раз за разом обрушивался ливень из артиллерийских снарядов, пока солдаты вели борьбу с повстанцами улицей за улицей, человеком за человеком, буквально следуя напутствию Каддафи. Осада немного ослабла с началом авиаударов коалиции западных стран по позициям правительственных войск, но урон, уже нанесённый городу, был колоссальным. Тут и там Мажди видел дома, подорванные танковыми снарядами или сожжённые дотла. Местами разрушения были так велики, что Мажди не мог узнать, какую улицу или какой перекрёсток они сейчас проезжали.

Мужчина из крестьянского дома довёз Мажди до дома его семьи. «Я просто вошёл в дверь, — вспоминает он. — Первым делом я увидел свою сестру. Потом жену и детей моего брата, — на глазах погружённого в воспоминания Мажди появляются слёзы. — Три месяца. Я думал, что я уже никогда их больше не увижу».

Мажди провёл остаток дня, наслаждаясь воссоединением с семьёй. Он услышал, что после того, как его отец серьёзно заболел, родители вынуждены были эвакуироваться в Тунис на медицинском корабле. Он также узнал, что в число «изменников» вошли не только его старые друзья, но даже члены его семьи: оказалось, что его самый старший брат, Мухаммед, в течение нескольких недель укрывал в доме группу дезертировавших вертолётчиков. Казалось, что буквально все примкнули к революции и теперь, после того, что пережила Мисурата, были готовы на всё, лишь бы довести дело до конца.

Этим же вечером Мажди улучил момент и зашёл в свою старую спальню. Там он достал «Турайю» из кармана и спрятал её на полке за комплектами постельного белья. «Я ещё не знал точно, что я буду делать, — говорит он, — Я знал одно: этот телефон надо спрятать».

Всю следующую неделю вернувшийся домой сын Мисураты бродил по руинам своего города, находя своих друзей, слушая рассказы про тех, кто был ранен или убит в боях. Так постепенно он пришёл к выводу, что всё, о чём ему рассказывали и что он знал о войне, оказалось враньём. Не было никаких бандитов, не было никаких иностранных наёмников — во всяком случае, среди повстанцев. Были только люди, такие же, как и его родная семья, отчаявшиеся сбросить диктатуру.

Но это понимание поставило Мажди в деликатное положение. Айюб, его контактное лицо в разведывательной миссии, разумеется, знал о его прибытии в Мисурату, и ждал отчёта. Мажди на какое-то время увлёкся идеей просто выкинуть «Турайю» и заняться своими делами, как будто ничего и не было, но потом он подумал о возможных последствиях такого шага для своей семьи, если режим всё же устоит. А что если повстанцы вычислили мобильник правительственного шпиона в городе, и его имя всплывёт в этой связи?

Перед лицом этих вариантов, кадет ВВС разработал гораздо более умный и рискованный план. В середине мая он предстал перед местным штабом повстанцев и рассказал обо всём. Как прекрасно было известно Мажди: потенциальному шпиону, сдающемуся на милость врага в военное время, ничего хорошего ждать не приходится — самым очевидным вариантом для повстанцев было бы арестовать или даже казнить его. Однако Мажди сделал серьёзное контрпредложение.

На следующее утро Мажди наконец связался с Айюбом, своим связным с силами правительства, и договорился о встрече через два дня в одном из пустующих жилых зданий в центре. Во время этой встречи, группа боевиков повстанцев с оружием наперевес ворвалась в помещение и скрутила обоих мужчин. Мажди и Айюба посадили в разные машины, чтобы отвезти в тюрьму. К тому времени как военный совет повстанцев объявил о поимке «двух правительственных шпионов» в Мисурате, Мажди уже был дома в кругу семьи.

Хотя операция прошла как по маслу, оставалась вероятность, что были и другие правительственные оперативники, осведомлённые о задании Мажди, так что перемещаться по городу было рискованно. Поэтому он воспользовался моментом и улизнул в Тунис, чтобы повидаться с родителями.

У Мажди, к тому моменту уже 24-летнего, контраст увиденного в Тунисе — современном, мирном — вызвал ещё большую сумятицу. «Там было так спокойно, так расслабленно, — вспоминает он, — что я не сразу поверил, что всё это на самом деле существует».

Мажди мог легко остаться в Тунисе; во всяком случае, этого точно хотели его родители. Но спустя несколько недель его начало глодать изнутри беспокойное чувство, что его роль в войне в своей стране ещё не закончена. «Я думаю, отчасти это было желание отомстить. Я был с армией, но они мне лгали и манипулировали мной. И, конечно, война ещё не была закончена; люди всё ещё боролись и умирали. Я сказал своим родителям, что у меня нет выбора. Я должен был вернуться домой».

Вернувшись в Мисурату, Мажди в составе местного ополчения повстанцев, Бригады Ди-Хар, немедленно принял участие в подготовке наступления на цитадель Каддафи — Триполи. Но ещё до того, как он смог выступить, правительственные силы в столице отступили, и диктатор с оставшимися отрядами отступил к прибрежному Сурту, племенной вотчине Каддафи. Там, в окружении и с морем за спиной, они были загнаны в угол и собрались обороняться до последнего. В течение месяца отряд Мажди держал под контролем проходящее через Сурт шоссе, обстреливая из пушек правительственные укрепления и периодически ввязываясь в перестрелки там, где войска пытались прорвать окружение. Как и в других очагах Ливийской войны — да и, по большому счёту, в любой другой войне — битва за Сурт шла в рваном темпе, моменты интенсивных действий сменялись долгими периодами затишья, и Мажди казалось, что такой ритм может продолжаться бесконечно.

Однако всё закончилось внезапно 20 октября 2011. Тем утром в западной части Сурта разгорелась яростная перестрелка, сопровождаемая налётами авиации сил западной коалиции; со своей позиции у шоссе Мажди видел колоссальные взрывы и клубы пыли, поднимаемые взрывами бомб вокруг города. Около 2 часов дня со стороны западных окраин вспыхнула ещё одна серия выстрелов из ручного оружия, продолжавшаяся минут 20, после чего всё стихло. Сначала Мажди с соратниками решили, что это означало бегство Каддафи и его сторонников, но вскоре пришли новости получше. Сам диктатор был взят в плен и убит. «Мы все радовались и обнимали друг друга, — вспоминает Мажди, — потому что мы знали, что это означает: война закончилась. После всех этих убийств, и после 42 лет правления Каддафи, новый день наконец пришёл в Ливию».

После завершения боевых действий Мажди вернулся в Мисурату, и перешёл в более подходящее для его мягкого характера подразделение ополчения: отряд медицинской помощи, перевозящий на пароме раненых из больниц Мисураты в аэропорт для дальнейшей транспортировки на серьёзное лечение в другие страны. Ему очень нравилась его работа, он чувствовал, что она подчёркивала: после всех этих смертей и опустошения жизнь возвращается в нормальное русло, и укрепляла его оптимизм по поводу будущего.

Затем, одним декабрьским днём, в аэропорту Мисураты к Мажди подошёл посетитель. Это был Самех аль-Дризи, старший брат его друга Джалаля, и он проехал 500 миль из Бенгази, чтобы попросить о помощи. Ливийская революция закончилась уже два месяца как, но последние новости о Джалале члены его семьи слышали лишь в мае. Да и то, это был лишь короткий телефонный звонок из высшей школы в Триполи, где содержались отрезанные от всего мира курсанты ВВС, и было это всего через несколько дней после того, как Мажди отправился в Мисурату со шпионской миссией.

Снова поменяв курс, Мажди принялся за поиски пропавшего друга с упорством, граничащим с одержимостью. Вернувшись в Триполи, он провёл несколько недель, разыскивая своих однокашников, и по собранным от них обрывочным сведениям восстановил по кусочкам хотя бы часть всей истории. В мае 2011 Джалаля включили в состав группы из примерно 50 кадетов; им сказали, что их отправляют помогать передовым отрядам, подбирающимся к авангарду повстанцев в Мисурате, искать старые мины-ловушки и охранять линии связи и пути снабжения. Вместо этого курсантов использовали как наживку, отправляя их пешком через поле боя на верную смерть под выстрелами, чтобы более опытные бойцы из укрытия могли наблюдать, откуда ведётся огонь. Пока один кадет погибал за другим, Джалаль с двумя товарищами умудрился добраться до стоящей неподалёку фермы, где они упрашивали старого крестьянина переправить их южнее, подальше от арены боевых действий; вместо этого крестьянин обманул ребят и выдал их внутренним войскам, которые, в свою очередь, немедленно вернули дезертиров на фронт. После череды побоев троицу снова отправили в отряд смерти.

Но это был не конец. Вскоре сотоварищи Джалаля совершили вторую попытку побега, на этот раз успешную, но к этому времени Джалаля перебросили на другой участок фронта.

Так Мажди начал новый этап поисков. В конце концов он нашёл ещё одного одноклассника, который помог завершить картину событий. Одним июльским днём небольшая группа кадетов — Джалаль и несколько других выживших — сделали привал у просёлочной дороги рядом с южными окраинами Мисураты, когда к ним подъехал офицер и потребовал доложить обстановку. В этот момент ракета, пущенная с незамеченного ими самолёта или дрона западных сил, разнесла на куски машину офицера, моментально убив и его, и большинство стоящих неподалёку кадетов. В момент взрыва Джалаль сидел у дерева в 50 ярдах от машины, но случайный осколок шрапнели его нашёл, оторвав верхнюю часть головы. Немногочисленные выжившие похоронили разлетевшиеся мозги Джалаля под деревом, но его тело, вместе с трупами других несчастных, увезли в грузовике на какое-то кладбище.

«Конечно же, я сразу вспомнил о том сне, который он видел, — говорит Мажди. — Да, мы действительно оба отправились воевать в Мисурату, но только умер не я, а он».

Для большинства людей, на этом поиски бы и закончились, но не для Мажди. Воспоминания о времени, проведённом вместе с семьёй Джалаля в Бенгази, о проявленном ими гостеприимстве, гнали его на поиски тела, которое можно было бы вернуть родным. Обойдя бессчётное количество кабинетов функционеров нового революционного правительства, он в конце концов был отправлен на кладбище в Триполи, где собирали и хоронили тела «изменников» — на сей раз, сторонников режима Каддафи.

Это был мрачный, замусоренный кусок земли, расчерченный сотнями надгробий. Мажди методично прочёсывал каждый ряд, но не находил имя Джалаля. В конце концов он вышел к дальнему краю кладбища, где заметил могилу, поименованную как «не опознан». Мажди ощутил прилив возбуждения, когда понял, что, учитывая ужасную рану головы Джалаля, идентифицировать его вряд ли смогли, но затем обратил внимание на ещё несколько указателей «не опознан». Вернувшись в кладбищенскую контору, он попросил дать фотографии неопознанных тел, сделанные перед захоронением. Лица всех четырёх были обезображены до неузнаваемости.

Мажди так и не знал, кто из этих четверых был Джалалем. Он поделился новостями с семьёй Дризи, и спустя несколько месяцев полетел в Бенгази, чтобы выразить им уважение лично. «Это была очень эмоциональная встреча, — говорит он, — и я извинился, что не смог приглядеть за Джалалем, но…» На короткий миг он печально замолчал, но тотчас встряхнулся. «Случилось то, что случилось. Джалаль в одной из тех четырёх могил, в этом я уверен».

Мажд Ибрагим

Сирия

ОТКРЫТЬ КАРТУ

16.

Мажд провёл три месяца в Дамаске, пока в его родном городе усиливались уличные бои, и, хотя атмосфера в столице была однозначно спокойной, даже умиротворённой, — собирался вернуться назад к семье и завершить обучение. В конце концов в мае 2011 ситуация в Хомсе стабилизировалась достаточно, чтобы университет возобновил работу.

Мажд поддерживал регулярный контакт со своими родителями и друзьями, пока был в Дамаске, так что он знал, что столкновения в Хомсе шли в основном в Баба-Амр — районе к югу от центра. Он слышал, что масштаб разрушений впечатляет, но к увиденному он готов не был. «Мы ехали через этот район в тот день, когда я вернулся, — вспоминает он, — и, что ж, его просто больше не было. Ничего не было. Я помню, что я подумал, знаете, пытаясь найти хоть что-то позитивное: что каждый должен приехать сюда и посмотреть своими глазами. Если бы люди увидели Баба-Амр сейчас, может быть, это послужило бы для них уроком. Может быть, они бы поняли, насколько ужасна война». Наивность этих рассуждений стала очевидна очень скоро; через несколько недель после возвращения Мажда домой бои за Хомс возобновились с прежней ожесточённостью. На этот раз режим нацелился на мятежников района Халидия, и, поскольку основной плацдарм артиллерии был неподалёку от района Ваер, снаряды летели прямо над домом Ибрагимов в любое время дня и ночи.

«Когда они пролетали над головой, — говорит Мажд, — возникало ощущение, что откачали весь воздух. Я не знаю, как ещё это можно описать, но вы чувствовали это своими лёгкими. После залпа ещё где-то полминуты было тяжело дышать, как будто весь кислород кончился».

Столкновения в Хомсе продолжились летом 2012, войска методично фокусировали усилия на одном контролируемом мятежниками районе за другим, пехоту поддерживали танковые соединения, артиллерия и огонь с вертолётов. Однако в районе Ваер, заселённом преимущественно представителями среднего класса, сохранялось относительное спокойствие. Мажд относил это на счёт разнородности населения: ни одно из повстанческих образований не смогло бы взять под реальный контроль анклав, где смешалось алавитское, суннитское и христианское население — и, поскольку там не было сил мятежников, сирийской армии там тоже делать было нечего.

К осени 12 года ситуация начала меняться. На улицах Ваера Мажд стал замечать всё больше вооружённой молодёжи, а из всевозможных эмблем и прочих отличительных знаков чаще других мелькала символика Свободной Сирийской Армии, ССА. Повстанцы также обратили внимание на Мажда. Будучи в идеальном возрасте для бойца в свои 20 лет ему становилось всё сложнее находить безопасную дорогу в университет, поскольку вооружённые земляки всё чаще интересовались, к какой группировке он принадлежит, или насмехались, что он «остаётся в стороне».

В качестве ответной меры на рост напряжённости в Ваере семья Ибрагимов стала арендовать резервное «убежище» — шаг, на который пошли многие из финансово благополучных горожан. К этому времени такое количество горожан успело покинуть Хомс, что пустые квартиры попадались на каждом шагу. Связавшись с одной семьёй, бежавшей от опасностей в Дамаск, отец Мажда договорился об аренде их квартиры в удалённом предместье города, чтобы было где укрыться в случае проблем в Ваере. Поначалу Ибрагимы заезжали в своё убежище от случая к случаю, но к началу 2013 года их визиты участились до двух-трёх раз в неделю. Наибольшую обеспокоенность вызывала безопасность их старшего сына в руках ополченцев.

«Большинство этих ребят были просто местными ребятами, которым удалось добраться до оружия, — объясняет Мажд. — Я знал многих из них, я вырос с ними, так что всё было неплохо. Но всё больше людей приходило из других районов, и эти новые ребята были серьёзно настроены. Многие из них пережили бои в Баба-Амр и Халидии. Им все казались подозрительными, и ты просто не мог угадать их следующий шаг».

Наконец, последним компонентом этого коктейля было то, что многие бойцы сидели на наркотиках, привычно употребляя амфетамин под названием «Каптагон», который мог сутками держать их в напряжении, и снимая его эффект успокоительным «Золан».

Из всех многочисленных вооружённых формирований, представленных в Ваере (причём многие были всего лишь местечковыми комитетами по самообороне), Свободная Сирийская Армия вызывала особое презрение со стороны Мажда. Там, где многие во внешнеполитических кругах Америки видели прогрессивных секуляристов, способных повести Сирию к демократии, Мажд видел лишь кучку оппортунистов и трусов.

«У ребят в исламистских группировках хотя бы были какие-то убеждения и дисциплина, — говорит он, — в то время как большинство ополченцев ССА в Ваере были не более чем обычной молодёжью, которой хотелось расхаживать по улицам с оружием и пугать людей. Что самое забавное, их самих было легче лёгкого напугать. Если другая группа приходила в тот или иной район, эти ребята просто разворачивались и примыкали к этой группе».

Однажды Мажд увидел хорошо ему знакомого юного командира ССА, заядлого курильщика, удручённо сидящего без сигарет. Когда Мажд спросил, почему тот не курит, ополченец объяснил, что он больше не входит в ССА. Его отряд перешёл под контроль исламистов, которые объявили курение «харам», то есть запрещённым.

Мажди аль-Мангуш

Ливия

ОТКРЫТЬ КАРТУ

17.

Во время поисков своего лучшего друга Мажди столкнулся с трагедией куда больших размеров. Каждая сторона участников революции Ливии, казалось, по очереди убивала кадетов ВВС. В случае Джаляля войска Каддафи использовали некоторых в качестве приманки для повстанцев, расправляясь с теми, кто хотел просто отправиться домой. В свою очередь, повстанцы, расправившись со многими кадетами на поле боя, казнили несчётно большее количество людей в качестве «сторонников режима», вкусив победу. В начале 2012 года множество кадетов, которые выжили в этой мясорубке, оставались под арестом в революционных тюрьмах, пока множество других подалось в бега. Из примерно 580 коллег в Академии ВВС в Мисурате, Мажди оценивает количество убитых в диапазоне от 150 до 200 человек, погибших во время войны и её последствий.

«И мы были простыми студентами, — говорит Мажди, — вот и всё. Обе стороны использовали нас. Обе стороны вырезали нас».

Несмотря на всё это, поначалу Мажди был очень оптимистичен по отношению к будущему в постреволюционной Ливии: в стране присутствовала нефть, умные люди и, после сорокадвухлетнего правления полковника Муаммара аль-Каддафи, стремление к лучшей жизни. По его мнению первая большая ошибка была совершена в тот момент, когда переходное правительство в Триполи — Национальный Переходный Совет — объявил о планах выплачивать стипендию всем, кто боролся против режима Каддафи. В течение недель количество «революционеров» — около 20 000 по самым щедрым оценкам — выросло как на дрожжах до 250 000 человек. Ещё хуже было то, что устройство выплат, молчаливо принятых западными правительствами, которые поддерживали Переходный Совет, подразумевало не только создание новых вооруженных группировок, но и их укрепление и автономность от центральных властей, в свою очередь борющихся за свой «кусок пирога» от общих компенсаций. К концу 2012 года Ливийские повстанцы — некоторые из рядов настоящих революционных ветеранов, остальные не более чем племенные или криминальные группировки — начали растаскивать страну на противостоящие друг другу феодальные кусочки, а возможность этого была фактически профинансирована центральным правительством. Нестабильность в регионе стала очевидной для администрации Обамы, когда американское посольство в Бенгази было атаковано в сентябре 2012 года, в результате чего погиб посол Джей Кристофер Стивенс и трое других сотрудников дипмиссии. Осенью 2012 года Мажди получил свой «диплом» от Академии ВВС, который заключал, что он успешно прошёл все испытания для работы в области инженерии коммуникаций.

«Я не прошёл ни одного экзамена, — говорит Мажди. — В последние полтора года просто не было ни одного занятия, так что эта бумажка абсолютно бессмысленна. Но такова была новая Ливия: всё вокруг стало ложью и коррупцией. Возможно, я почувствовал это в большей степени из-за того, через что мне пришлось пройти, из-за моих друзей из Академии, которых убили, но я просто не мог принять этого. „Вот, возьми эту бумажку. Никто не узнает правды, просто называйся инженером.“ Возможно, другие чувствовали себя по-другому или размышляли об этом в рамках политик, но для меня момент получения моего диплома стал моментом осознания того, что идеи революции были преданы, а Ливия стала провальным государством».

Мажди оказался перед необходимостью решительно выбирать: он мог использовать свой диплом для устройства на какую-нибудь несущественную работу на государство или начать сначала. В следующий год он поступил в Университет Мисурата для обучения по профессии инженера. Примерно в то же время Мажди присоединился к группе по защите окружающей среды из Триполи под названием «Любители деревьев». Он так впечатлился их работой, что активно помогал открывать отделение организации в Мисурате. Несмотря на тугой бюджет и нехватку материалов, Мажди с другими волонтёрами сажали цветы и кустарники вдоль многих пыльных дорог города и пытались обратить внимание на важность сохранения того небогатого количества растительности, которым всё ещё могла похвастаться Ливия. «Пустыня распространяется во многих уголках Ливии, — говорит он, — а единственный способ остановить распространение пустыни — сажать деревья».

Но в случае Мажди также присутствовал и более личный импульс. Один из самых интересных феноменов, наблюдаемых среди бывших солдат практически по всему миру, заключается в их желании самоустранения от общества, единения с природой. То же я увидел, когда посетил Мажди из Мисурата: он с нетерпением отправился показывать мне ближайший лес, за которым ухаживал он сам со своими бывшими сослуживцами. Ранним утром мы выехали из Мисураты в направлении фермерских полей и маленьких деревень на её западных окраинах.

«Лес» Мажди представляет из себя немногим больше, чем несколько рядов тощих сосен, расположенных вдоль фермерской дорожки, укутанных слоем мусора от беззаботных посетителей пикников. Тем не менее, Мажди горд своим лесом. Обходя отбросы, он прогуливался вдоль деревьев, глубоко вдыхая запах сосны с довольной улыбкой на лице.

Лейла Суиф

Египет

ОТКРЫТЬ КАРТУ

18.

Для Лейлы Суиф не могло быть ничего хуже новостей, которые принесло ей двадцать восьмое мая 2012 года. В полдень Центризбирком Египта объявил имена двух людей, которые будут конкурировать в гонке за место первого демократически избранного президента за всю историю Египта. Изначально кандидатов было тринадцать, и только один из них имел все шансы пройти далее — Мухаммед Мурси, лидер Братьев-мусульман, партии, которая объединяла достаточно лояльных мусульман для формирования значимого блока избирателей. Кто бы ни выступил против, Лейла уже была готова поддержать его. Таким человеком оказался Ахмед Шафик, бывший премьер-министр в правительстве Хосни Мубарака. В полдень было объявлено, что в гонке осталось двое: Мурси и Шафик.

«И что же делать? — задаёт риторический вопрос Лейла. — Кандидатура Мурси была просто недопустима, но выбор был между ним и Шафиком, поэтому мы встряли. Шафик был также немыслим на месте президента — это означало возвращение в эру Мубарака — так что…»

Именно поэтому Лейла Суиф, убеждённая феминистка и «левак», с удивлением обнаружила себя поддерживающей кандидата, который призывал вернуть Египет на путь традиционных ценностей ислама. Многие другие египтяне были против самого выбора, который им достался, так что в июньской гонке Мурси еле-еле смог протиснуться на место с результатом в 51,7% голосов в свою пользу.

Во время своей инаугурационной речи 30 июня Мурси пообещал, что «в новом Египте президент будет простым работником, слугой народа». Но правильнее было бы сказать, что Мурси станет слугой внутренней элиты государства. Всего за несколько дней до того, как новый президент вошёл в должность, Верховный Совет Вооружённых Сил (ВСВС) — военная хунта, которая управляла Египтом до сброса Мубарака, — перераспределил большинство полномочий президента военным. Это решение было закреплено Высшим Конституционным Судом, пережитком эры Мубарака, который распустил парламент, преимущественно состоящий из Братьев-мусульман и прочих исламистских партий. В день, когда Мурси принял «правление», он стал немногим больше, чем символом, публичным лицом уже выпотрошенной демократии.

Мурси настойчиво пытался вырвать власть назад в свои руки. Игнорируя указ Верховного Конституционного Суда, он приказал восстановить всех участников распущенного парламента. В ещё более дерзкой манере он отмахивался от верховного руководства военных, включая лично могущественного министра обороны. Действуя от своего имени, Мурси повысил человека из «своих», Абдул-Фаттаха ас-Сиси, генерала, который читал лекции Ахмеду Суифу во время его задержания в 2011 году.

Но в последствии Мурси серьёзно превзошёл свои полномочия. В октябре 2012 года он пытался расширить президентскую власть кратно, тем самым насторожив одновременно внутренние военные элиты и светскую оппозицию, которая была уже сильно напугана ползущей по стране исламизацией. Мурси резко попытался отыграть свои позиции, но непоправимый вред уже был нанесён его авторитету: в новых протестах Египта президента обвиняли в стремлении стать новым фараоном или аятоллой.

Именно это и стало тем шансом, которого ждали военные из внутренних элит: вновь вскрывался нарыв противостояния между светскими и мусульманскими силами страны. В течение десятилетий египетские генералы сдерживали исламистов — в основном они как раз были Братьями-мусульманами — в качестве величайшей угрозы современному светскому государству. Они естественным образом позиционировали себя в качестве охранников от фундаменталистов. Стратегия начала давать сбои в тот момент, когда исламисты и сторонники светского пути совместно повернулись против генералов, но Ахмед Сеиф уже видел, как просто она может найти новую жизнь. На встрече с активистами за права человека, которую организовал «Амнести Интернешнл» год назад, когда Египет всё ещё находился под контролем генералов ВСВС, один за другим присутствующие выражали беспокойство по поводу возможности победы исламистов в выборах. Как Скот Лонг, активист, присутствующий на собрании, вспоминал в своём личном блоге: обычно спокойный Ахмед наконец-то ударил кулаком по столу. «Я никогда не приемлю, когда американское правительство, или „Амнести“, или кто-либо ещё другой говорил мне о том, что я должен выносить военную диктатуру, чтобы допустить переворот, организованный исламистами, — сказал он, — Я не приму таких ложных дилемм».

Теперь, после того, как Мурси перешёл границы, эта «ложная дилемма» всё быстрее претворялась в жизнь.

«Действия государства были очевидны, — говорит Лейла. — Сначала блокировались все попытки Мурси к действию, для того, чтобы ничего вообще не происходило. Он должен был стать президентом-неудачником. Во-вторых, необходимо было распространять страх по отношению к его политике. Это было легкой задачей, потому что история пропаганды против Братьев-мусульман — „они все террористы“ — насчитывала уже пятьдесят лет, — и пропаганда была небезосновательна, так как ещё только в 90-х годах фракции Братьев-мусульман формировали альянсы с настоящими террористическими организациями».

К весне 2013 года Египет становился всё более поляризованным между сторонниками Братьев-мусульман Мурси и практически всеми остальными. Забавным аспектом являлся тот факт, что многие из молодых демонстрантов, выступавших на улице в 2011 году, призывая к демократии, теперь призывали к свержению Мурси. Ещё более забавно было то, что они адресовали свои призывы к единственному институту госвласти, который был способен на его осуществление: военным Египта.

Но это не было обыкновенной национальной амнезией. Один из самых любопытных аспектов египетского общества заключался в его длительной истории почитания военных — традиция, привитая египтянам со школьной доски. В результате, даже во время эры правления Мубарака, многие египтяне рассматривали военных в качестве каким-то образом отстранённой от общего диктата группы людей. Несмотря на то, что армия фактически становилась главным получателем выгоды от коррумпированной системы — египетским военным принадлежали строительные компании, инжиниринговые холдинги, даже завод по производству макаронных изделий — многие из протестующих, вышедших на улицы в 2013 году, вспоминают, что именно армия послужила ключевой фракцией в свержении Мубарака двумя годами ранее. Если защитники нации должны были действовать, чтобы остановить диктатора, то почему бы не повторить этот опыт?

«Можно было отчётливо видеть, что должно было произойти далее, — говорит Лейла. — Да, правление Мурси было катастрофой, он должен был уйти, но приглашать на его место военных было ещё хуже. Но очень многие, даже люди, бывшие на площади Тахрир, хотели именно этого».

30 июня 2013 года, в первую годовщину инаугурации Мурси, масштабные демонстрации против Мурси начались по всему Египту. Их встретили на улицах контрдемонстранты из числа сторонников Братьев-мусульман, поддерживающих Мурси. Практически незаметная среди этих фракций, третья группа людей, включающих в себя и Лейлу Суиф с её дочерью Моной, призывали к альтернативному пути.

«Мы собрались на углу рядом с площадью Тахрир, — говорит Мона с грустной усмешкой. — И мы скандировали: „Нет Мурси и нет Армии!“ Люди проходили рядом, сбитые с толку, думая, что мы сумасшедшие, хотя я и признаю, что мы выглядели тогда немного рехнувшимися».

Именно в этот критический момент Абдул-Фаттах ас-Сиси, до этого выступавший исключительно в роли аппаратчика, наконец-то вышел из тени. Первого июля генерал выдвинул ультиматум человеку, назначившему его на место, давая Мурси 48 часов для «выполнения воли народа». В случае игнорирования ультиматума армия должна была выступить для поддержания порядка. Указывая на то, что он был выбран демократически, президент отмахнулся от угрозы.

«Мурси совершил две огромные ошибки, — говорит Лейла. — «Первая: он подумал, что армия не выступит против него без поддержки американцев. Он не понимал, что генералам не было дела до американцев. Вторая ошибка: он доверял Сиси».

Оставаясь верным данному слову, третьего июля Сиси совершил переворот в Египте. Он также аннулировал конституцию, арестовал Мурси и других лидеров Братьев-мусульман, закрыл четыре телевизионные станции. В течение последующих дней он объявил о формировании внутреннего «переходного» правительства, которое состояло из военных чинов и аппаратчиков из эры Мубарака, но все египтяне знали, что настоящая власть теперь лежала в руках Сиси.

Наиболее явно новое лицо властей Египта показалось на улицах. В дни, следующие за приходом Сиси к власти, столкновения между его сторонниками и теми, кто поддерживал свергнутого предшественника, приобрели необычайную жестокость, а полиция и военные не давали повода хотя бы чуть-чуть сомневаться в их лояльности. Восьмого июля силы безопасности открыли огонь по сторонникам Мурси, которые собрались в центре Каира, убив по меньшей мере пятьдесят одного человека. Этот эпизод открыл дорогу куда более ужасным. Вечером четырнадцатого августа силы безопасности выдвинулись на площадь Рабаа с приказом разогнать толпу из нескольких тысяч сторонников Мурси, которые разбили лагерь и удерживали его весь предыдущий месяц. По оценкам, заслуживающим доверия, от восьмисот до тысячи протестующих были убиты в последовавшей резне. Словно непристойно пародируя революцию 2011 года, сотни человек вышли на улицы Каира, чтобы выразить поддержку армии.

Для Лейлы Суиф в будущем крылось ещё одно указание на то, что правительство Египта приняло форму, которой до этого ещё не было, указание куда более личного характера.

Сын Лейлы, Алаа, имел спорное отличие от остальных: ему посчастливилось быть арестованным всеми тремя предшествующими режимами Египта: людьми Мубарака, ВСВС и Мурси. В 2006 году он провёл 45 дней в тюрьме за то, что присоединился к демонстрации, участники которой призывали к большей судебной обособленности от государства. Во время правления ВСВС он провёл два месяца под арестом за «подстрекательство к насилию». Он сел и при Мурси, несмотря на то, что его дело по «подстрекательству» было закрыто, а вот из-за обвинений в поджоге он получил один год ареста.

Принимая во внимание такую спорную славу, новый арест был бы только вопросом времени и при новом режиме. Это случилось 28 ноября 2013 года, когда он был вновь задержан за подстрекательство к насилию и, с привкусом Оруэлла, за протест против антидемонстрационного законодательства, принятого всего четырьмя днями ранее. Отбрасывая чёрный юмор, можно сказать, что события будут развиваться для сына Лейлы по очень непривычному, в сравнении с его прошлым опытом, пути.

ГАЛЕРЕЯ: ТУНИС 2011
Беженцы из Ливии на границе рядом с городом Бен-Гардан, март 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Рядом с Бен-Гарданом, март 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Рядом с Бен-Гарданом, март 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Рядом с Бен-Гарданом, март 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Рядом с Бен-Гарданом, март 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
В автобусе у Бен-Гардана, март 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Рядом с Бен-Гарданом, март 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы из Ливии на границе рядом с городом Бен-Гардан, март 2011. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times

Мажд Ибрагим

Сирия

ОТКРЫТЬ КАРТУ

19.

Одной из самых сложных особенностей сирийской гражданской войны являлся фантастический по сложности клубок из объявлений режима прекращения огня или временных альянсов, которые зачастую заключались между различными вооружёнными группами и режимом или даже просто с местным командующим армейскими силами. Вот здесь могли случаться перестановки, ограниченные только силой воображения: радикальные исламисты объединяли силы с бандами алавитов Шабиха, например, что представляло собой ужасающую головоломку для любого, кто решил понять расстановку вооружённых сил в войне, потому как сказать с точностью, что какая бы то ни было группа бойцов — действительно те, за кого себя выдают, не представлялось возможным; смерть могла прийти с любой стороны. Но это устойчивое намерение заключать пакты в секрете также послужило в качестве прививки для района Ваер от тактики выжженной земли, которую применял режим Асада где ему было угодно в Хомсе, потому что в любое время хотя бы некоторые из тысяч повстанцев, разгуливающих по городу, были склонны примкнуть к секретному альянсу с государством.

Такие действия прекратились в начале мая 2013 года. Из-за колоссального просчёта Свободная Сирийская Армия отступила в разорённый район Баба-Амр, где они были окружены и уничтожены. Те, кому удалось сбежать от кордонов режима, укрылись в районе Ваер практически взяли анклав под свой контроль. Естественно, спустя короткий промежуток времени, Армия Сирии начала бомбить район Мажда из артиллерии. Несмотря на то, что тучность обстрелов не могла сравниться с тем, что пало на Баба-Амр или Халидию, её хватало для того, чтобы семья Ибрагим безвылазно оставалась в своей четырёхкомнатной квартире, в постоянных сомнениях по поводу собственной безопасности.

«Ты просто никогда не знал, что делать, — объясняет Мажд. — Лучше ли переждать обстрел здесь или бежать к убежищу? И, если безопаснее там, то насколько безопасно попытаться добраться туда вовремя?»

Как бы странно это ни казалось, но одной из причин того, что семья Ибрагим оставалась в Хомсе, были предстоящие выпускные экзамены Мажда. Настойчивость его родителей в вопросе сдачи экзаменов объяснялась не столько ценностью высшего образования, сколько следствием того, что по закону Сирии студенты образовательных учреждений Сирии освобождались от призыва, так что, пока Мажд оставался в таком учреждении, он был спасён от перспективы оказаться в армии. Как только он сдаст экзамены в конце июля, решили его родители, они рассмотрят ситуацию на тот момент и придумают, какими должны быть дальнейшие шаги.

Эта рулетка с судьбой чуть было не привела к катастрофе. Вечером пятого июля Мажд болтал с другом на улице Ваер. Белый фургон подкатил к ним, и три молодых бойца Свободной Сирийской Армии, вооружённых автоматами Калашникова, выпрыгнули из него. Схватив Мажд, они затащили его в машину, в которой, с повязкой на глазах, они вывезли его на свою близлежащую базу.

«Сначала я подумал, что это шутка, — говорит Мажд, — но они знали, как меня зовут, сколько мне лет, что я изучал в университете. Они пришли именно за мной, ошибки быть не могло».

В течение нескольких последующих часов, похитители Мажда настаивали на том, что тот должен признаться в работе на режим в качестве шпиона, отвечая на заверения в невиновности пинками и ударами. Наконец, его поставили на колени, и боец ССА приставил большой нож к его горлу. Другой нацелил автомат на его голову.

«Это их стандартный метод казни, — тихо говорит Мажд, — поэтому я уже знал, что меня ждёт. Они очень хотели убить меня прямо там».

В качестве прелюдии к казни главному допрашивающему пришло в голову заглянуть в телефон Мажда. С каждым номером и фотографией, которую показывал он Мажду, он требовал от того выдать личность его «контролёра». Двадцатилетний узник продолжал заверять похитителей в том, что он не знает, о чём идёт речь, получая в ответ всё новые и новые удары и пинки. Допрашивающий добрался до фотографии определённого молодого человека и остановился.

«Почему у тебя в телефоне фотография этого парня?» — спросил он. «Потому что он мой лучший друг», — ответил Мажд. Командир ССА медленно повернулся к пленнику: «Я позвоню ему прямо сейчас».

Командир покинул комнату, и ещё долго Мажд оставался на коленях, с ножом у горла и автоматом у головы. В тайне от Мажда его лучший друг был сообщником командира ССА, и он лично явился на базу, чтобы заверить ополченцев в том, что Мажд Ибрагим не был шпионом режима. Мажд узнал обо всём этом только когда командир вернулся в комнату для допросов и объявил, что его отпускают.

«Именно это и спасло мою жизнь, — говорит Мажд. — Эта фотография».

Во время поездки назад в район Ваер командир ССА начал долгую «продажную» речь о том, почему Мажд должен бросить институт и поднять оружие в борьбе с режимом. Мажд сказал, что подумает над предложением.

Когда они вернулись на место, откуда ранее этим днём Мажд был похищен, его родители и друзья ждали уже там. Следующим утром, шестого июля, семья Ибрагим отправилась в свой дом-убежище, чтобы никогда более не возвращаться в район Ваер, где Мажд прожил всю свою жизнь. Ему исполнилось 21.

Халуд аль-Заиди

Иордания

ОТКРЫТЬ КАРТУ

20.

Всё время с момента возвращения из Сан-Франциско Халуд пребывала в Иордании. В 2014 году она жила в небольшой квартире, расположенной в районе восточной части Аммана, где жил рабочий класс, вместе с отцом и сёстрами Тимим и Сахар. Мрачное место в трёхэтажном здании без лифта с видом на пыльную платную дорогу, где из радостей были подобранные сёстрами на улице кошка по имени Тайна и маленькая черепаха Шайни.

Перед отъездом в США в 2008 году Халуд успела недолго поработать в японской гуманитарной организации Kokkyo naki Kodomotachi (Дети без границ), или сокращенно KnK, и после возвращения в Амман она вновь присоединилась к ней. Её главной задачей было помочь акклиматизироваться тем тысячам иракских детей, чьи семьи бежали в Иорданию, пытаясь укрыться от войн. Руководство KnK настолько впечатлило умение Халуд взаимодействовать с детьми, что вскоре они взяли на работу и её сестёр тоже. Примерно в то же время, Али аль-Заиди, бывший рентгенолог и глава семьи, нашёл работу в погрузочных доках завода по производству йогуртов в промышленной окраине Аммана. По крайней мере, в 2014 году семья могла сводить концы с концами.

Работа Халуд в KnK понемногу менялась. Война в Ираке утихала и количество беженцев, достигнув полумиллионного пика, начало резко сокращаться. Однако их заменили другие — спасающиеся от войны в Сирии, которых поначалу было немного, но к концу 2014 их количество превысило 600 тысяч.

Халуд ощутила, что сирийские дети в чём-то сильно отличались от иракских. «Иракцы настолько устали от войны, что с ними было довольно легко работать, — говорит она. — Но сирийские мальчишки думали о другом: „Мы должны вернуться в Сирию, чтобы сражаться“. Их отцы постоянно твердили им: „Ты должен стать солдатом и вернуться в Сирию“ — они были скорее маленькими бунтарями, чем детьми. А всё из-за того, что они потеряли свою родину, свой дом, им хотелось вернуться и отомстить за всё произошедшее». В отличие от мальчишек девчонки имели гораздо больше общего. «И в Ираке, и в Сирии девочек учат держать всё внутри. С ними тяжело разговаривать. Из-за этого их сложнее понять, их проблемы гораздо глубже».

Халуд по-прежнему не оставляла попыток вывезти свою семью из региона. В течение нескольких лет она продолжала отправлять прошения Соединенным Штатам, чтобы те пересмотрели их дело, но все усилия шли в никуда. В 2014 особые надежды она возлагала на Великобританию. В Иордании она работала переводчиком для британской кинокомпании и решила, что письма её коллег помогут произвести благоприятное впечатление на власти. Но тут она на деле столкнулась с дьявольской уловкой-22 (нарицательное выражение, обозначает абсурдную, безвыходную ситуацию — примечание переводчика). Практически единственная возможность получить убежище в Великобритании, впрочем, как и в любой другой стране, — передать ходатайство лично. Для этого необходимо получить британскую визу. Чтобы это сделать, необходимо иметь вид на жительство в Иордании. «А это невозможно, — говорит Халуд. — Иордания даёт вид на жительство только состоятельным беженцам, у которых и так нет особых проблем с переселением в Европу».

Апрель 2014 года, Халуд всё еще не утратила надежду. Одержимая, как казалось, несокрушимой волей, в течение нескольких дней непрерывных разговоров, она была сосредоточена на самой лучшей стороне той ситуации, в которой оказалась. Ей было важнее говорить о своих текущих успехах, чем о прошлых неудачах. Только при упоминании одной темы эта уверенность таяла: когда речь заходила о будущей жизни детей беженцев, с которыми она работала.

«Я до сих пор здесь, потому что хочу, чтобы жизнь этих детей была лучше, чем моя, — говорит она, — но, честно говоря, я думаю, что их жизнь пройдёт впустую так же, как и моя. Я стараюсь гнать эти мысли, но если говорить начистоту: вот их будущее. С моей точки зрения, эти 9 лет потрачены впустую. У меня и моих сестёр были мечты. Мы образованные, хотим учиться, строить карьеру. Но в Иордании мы не можем устроиться на работу официально, и уехать тоже не можем, так что нам приходится оставаться на месте. Вот и всё. К тому же мы становимся старше, нам всем уже за 30, но мы до сих пор не замужем и не завели семьи, потому что в таком случае никогда не сможем уехать отсюда».

Халуд откинулась на спинку кресла и подавленно вздохнула. «Простите. Я стараюсь не жалеть себя и не винить никого в этой ситуации, но хотела бы, чтобы американцы побольше думали о том, что делали, когда шли в Ирак. С этого всё началось. Без этого мы жили бы нормально».

Для Халуд и её сестёр ситуация стала усугубляться. Осенью 2014 года, по её словам, у KnK появились проблемы с руководством Иордании, которое настаивало на том, чтобы у иностранных сотрудников этой организации было официальное разрешение на работу. Не смотря на уверения KnK в том, что работа сестёр была образцовой, их попытки сохранить свои места провалились; в декабре все три сестры Заиди были уволены в один день.

Лейла Суиф

Египет

ОТКРЫТЬ КАРТУ

21.

В октябре 2014 года Лейла Суиф и её старшая дочь, Мона, поднялись к главному входу в здание Верховного суда, затем остановились и присели рядом с одной из колонн. Из своего рюкзака Лейла вынула небольшой лист картона с посланием. Надпись гласила, что она и её дочь собираются усилить частичную голодовку, начатую в сентябре в знак протеста против несправедливости, совершенной в отношении их семьи. Время от времени они будут приходить сюда на 48 часов, в течении которых не будут ничего есть или пить.

«Идея заключалась не в том, чтобы убить себя, — объясняла Лейла, — а в том, чтобы обратить внимание на действия режима Сиси. Это было единственное в нашем распоряжении оружие». К его эффективности она относилась скептически. «Несколько людей, проходящих мимо, иногда почти незаметно, дали понять, что поддерживали нас».

В добавок к уже пережитым страданиям добавился еще один болезненный опыт. Это случилось, когда у Лейлы на глазах её семья буквально испарилась.

Первые шаги режима Сиси, напоминающие методы, которыми пользовались его предшественники, включали арест Алаа в конце ноября 2013 года. Вместо освобождения под залог он и еще 24 подозреваемых, ожидая суда, провели четыре месяца под стражей. Тактика, используемая, судя по всему, чтобы сломить его волю, привела к повторному аресту после освобождения под залог в марте 2014.

Простые египтяне были встревожены закручиванием гаек в собственной стране. Спустя год правления Сиси количество осуждённых по политическим мотивам режимом Мубарака казалось пустяком: теперь в тюрьмах Египта оказалось гораздо больше протестующих. В президентских выборах, которые прошли в мае, Сиси, официально уволившийся из армии, победил, набрав более чем 96% голосов. Этот результат, конечно, не был точным, ведь ряд партий бойкотировали выборы, а какие-то и вовсе была запрещены, но даже такие противники генерала, как Лейла Суиф, признавали его довольно серьёзную поддержку. Она слышала об этом от многих своих друзей и университетских коллег. «У них всех была эта идея: „Ок, может он и груб немного, но он спал нас от исламистов“, — говорит она. — Это всё, что их заботило. И всё, что они видели».

До июня 2014 года младшая дочь Лейлы, Санаа, которой еще не было 20 лет, избегала семейной традиции иметь проблемы с законом. Крайне недовольная условиями оказания медицинской помощи политическим заключенным Египта, Санаа присоединилась к акции по защите прав человека в Каире. Через несколько минут она была арестована по тому же обвинению, что и её брат: нарушение закона о протестах.

В условиях ужесточения контроля режимом Сиси жители Каира, относящиеся к высшему классу, в том числе Санаа, имели протекцию, ведь главные враги государства, в конце концов, были из рабочего класса, последователи Братьев-мусульман, на которых и велась безжалостная охота. Но представ перед судьёй, студентка сделала смелый шаг. Несмотря на предложение сидеть тихо, Санаа настояла на том, что она была главным организатором демонстрации и отказалась подписать протокол, пока эта деталь не была в него включена. «Она не позволила им поступить как обычно: отпустить известных активистов и задавить остальных, — говорит Лейла. — Санаа, как и ее старший брат, находилась в тюрьме в ожидании суда».

Список клиентов Ахмеда Суифа, выдающегося египетского адвоката по правам человека, пополнился еще двумя именами — его собственных детей. На пресс-конференции в прошлом январе бывший политический заключенный взял микрофон, чтобы красноречиво обратиться к своему сыну, находящему в тюрьме. «Сын, я хотел, чтобы вы унаследовали от нас демократическое общество, которое бы защищало ваши права, но вместо этого мы получили тюремную камеру, в которой сначала держали меня, а теперь и тебя». В июне это речь коснулась и его дочери.

Вскоре у семьи Лейлы Суиф дела стали еще хуже. Уже долгое время имеющему проблемы со здоровьем, Ахмеду была назначена операция на сердце в конце августа; 16-го числа этого месяца, он внезапно упал, а затем впал в кому. Только после интенсивного давления со стороны как влиятельных египтян, так и международных правозащитных организаций, режим Сиси позволил Алаа и Санаа половину дня провести с отцом перед тем, как он умер.

«Это был ужасный день, — говорит Лейла, — возможно, самый худший день в моей жизни». Санаа держали под стражей в полицейском участке, так что мы смогли с ней увидеться и рассказать обо всём, Алла же оставался в неведении. Он появился в больнице с цветами для Ахмеда, и мне пришлось отвести его в сторонку, чтобы сказать, что его отец находится в коме.

На следующий день после посещения больницы, Алаа продолжал голодовку в своей камере. Санаа отказалась от пищи 28 августа, в день похорон отца. Через неделю Лейла и Мона объявили о частичной голодовке, в течение которой они будут принимать только воду, чтобы не умереть от обезвоживания.

Многие думали, что, учитывая смерть отца и известность семьи, суд будет к Алаа и Санаа снисходителен. Ожидания не оправдались. 26 октября Санаа была осуждена на 3 года за нарушение закона о протестах. На следующий день Лейла и Мона пришли с объявлением голодовки к зданию суда. Судебное заседание по делу Алаа было назначено на следующий месяц. Вспомнив что-то, что сказал ей муж, Лейла готовилась к плохим новостям.

«Ахмед провел много времени на судебных заседаниях и знал, что означают определённые вещи, — сказала она, — он всегда был очень точен в своих прогнозах. Незадолго до смерти, когда он еще представлял Алаа, он сказал мне: „Приготовьтесь к тому, что они собираются дать ему пять лет“».

Мажд Ибрагим

Сирия

ОТКРЫТЬ КАРТУ

22.

В то время, как Лейла начала свою голодовку, Халуд и её сестры потеряли работу, а Мажди аль-Мангуш вернулся к учёбе, у Мажда Ибрагима нашлось время для долгожданной передышки.

Осада Хомса последовательно и неуклонно сравнивала его окрестности с землёй. В начале 2014 года даже в убежище, где укрывалась семья Ибрагим, становилось небезопасно. В марте семье пришлось переезжать снова, на этот раз в Новую Акраму — район, где было меньше всего насилия. Там они, вместе с остальными людьми, дожидались каких-либо изменений.

Эти изменения, наконец, случились в мае, когда последние из повстанцев Хомса согласились прекратить огонь при условия безопасного выхода из города. Трехлетняя осада Хомса была окончена. То, что когда-то было процветающим, космополитичным городом, стало сирийским Сталинградом, окруженным обширной необитаемой зоной. Полноту ужаса от произошедшего люди ощутили, когда наконец у них появилась возможность выйти на свет. Многие не смогли вынести тяготы войны и умерли от голода, кто-то смог выжить, питаясь листьями и сорняками.

Не смотря на своего рода мир, ценой которого стали разрушенные улицы Хомса, война не прекращалась в других районах Сирии, где обретала формы, не сулящие ничего хорошего всем гражданам этой страны. Мажд Ибрагим услышал множество имён новых группировок, конкурирующих с огромным количеством уже существующих. За всеми ними невозможно было уследить.

Новое, еще более радикальное ответвление Аль-Каиды привлекало исламских экстремистов со всего мира. В Сирии группа объявила о своем присутствии серией внезапных и жестоких нападения в Алеппо и в других пустынных городах на востоке, сражаясь не только с сирийской армией, но и с другими конкурирующими группировками, которых они считали «отступниками». Мажд Ибрагим больше всего был поражён их абсолютной беспощадностью: они устраняли самыми ужасными из возможных способов любого, кто отказывался подчиняться.

Через месяц после окончания осады Хомса большая часть мира заговорила об ISIS; то же самое произошло, когда они вырвались из сирийской пустыни, чтобы полностью перекроить поле битвы на Ближнем Востоке еще раз.

ЧАСТЬ IV:
РАСЦВЕТ ISIS

2014–2015

Ваказ Хассан

Ирак

ОТКРЫТЬ КАРТУ

23.

Ваказу Хассану всегда тяжело давались занятия в школе. «Мне казалось, за что бы я не брался, всё проваливал», — говорит он. По крайней мере, некоторые его проблемы можно было объяснить плохим слухом — сам он говорит громко, то и дело слегка меняя тональность, часто переспрашивает. На такие проблемы у детей в Тикрите редко обращали внимание, и он просто смирился с тем, что никогда не станет таким же, как его одноклассники. И после того, как остался на второй год, бросил учёбу.

Через некоторое время, будучи подростком, Ваказ стал одним из многих молодых иракцев, искавших подработку на различных стройках, где нужно было таскать кирпичи, пилить арматуру, замешивать цемент. Когда работы на стройках не было, он помогал в небольшом магазине сладостей, открытым его отцом, бывшим банковским клерком, в Ад-Давре — его родной деревне недалеко от Тикрита. Такая жизнь не приносила ни денег, ни радости.

Один выход из ситуации всё же был. В отличие от Ваказа, имеющего сложности с трудоустройством, старший брат, Мухаммед, получил место офицера разведки местных сил безопасности, и эта кормушка открывала неплохие перспективы для всего семейства. Учитывая обыденность кумовства, которое Саддам Хусейн развёл в Ираке, продолжавшее цвести буйный цветом и после его смерти, Ваказ справедливо рассчитывал на то, что Мухаммед когда-нибудь сможет дослужиться до достаточно высокого ранга, чтобы устроить трёх своих братьев, в том числе и его самого, в силы безопасности. Но серия катастрофических событий, разразившихся в июне 2014 года в суннитской глубинке Ирака, радикально изменила судьбу 19-летнего разнорабочего из Ад-Давра.

В самом начале этого года повстанцы ISIS вырвали контроль над важной транспортной точкой, городом Эль-Фаллуджа в провинции Ирака Анбар, захватив ряд близлежащих городов и поселков. Тогда Ваказ мало что знал об этой группировке и, кроме этого, в своих взглядах он приветствовал создание исламского халифата в суннитских землях Ирака и Сирии. В течение последующих месяцев Ваказ, как и большинство других молодых людей в Тикрите, увидел довольно привлекательное видео о наборе новобранцев, которые делал и распространял ISIS в социальных сетях. На видео были изображены войны, или «рыцари», как их называл ISIS, одетые в крутую униформу, в черных масках, с триумфом рассекающие на новых «Тойота Лэнд Крузер» по завоёванным городам, размахивая большими черными флагами. Были и другие видео, распространяемые в то же время, с пытками и казнями, демонстрировавшие радикальную, тёмную сторону строну ISIS. Но эти кадры, по словам Ваказа, он никогда не видел.

Но совсем скоро, в июне, увидеть всё это можно было воочию. 6 числа боевики ISIS вошли в западный пригород Мосула, крупнейшего города на севере Ирака, находящегося в 225 километрах вверх по главному шоссе от Тикрита. Несмотря на то, что, при нападении на Мосул, бойцов ISIS, по примерным оценкам, было около полутора тысяч (а по некоторым подсчетам эта цифра была значительно ниже), в течение нескольких дней они заставили десятки тысяч иракских военных и сотрудников внутренней безопасности двухмиллионного города спасаться бегством. 9 июня на объездной дороге можно было наблюдать, как тысячи иракских солдат, многие из которых уже избавились от формы, в безумной давке тянутся за спасением в Багдад, находящийся в 160 километрах. Но ISIS на этом не остановился. После Мосула они быстро продвинулись на Байджи, нефтеперерабатывающий город в 64 километрах к северу от Тикрита, а затем, 11 июня, оказались в самом Тикрите.

В Тикрите, так же как в Мосуле и Байджи, иракская армия не оказала практически никакого сопротивления. Складывалось впечатление, что военные соревновались в том, насколько быстро они умели убегать и сколько оружия могли оставить врагам при отходе. Но если армия и уходила, большинство местных оставались на месте. Среди этих оставшихся были Ваказ и его брат Мухаммед.

Прорыв ISIS можно рассматривать, как один из самых выдающихся военных подвигов в современной истории: менее чем за одну неделю слабо вооруженные партизаны, приблизительной численностью в 5 тысяч штыков, разбили современную и хорошо оснащенную армию, по крайней мере в 20 раз превосходящую их числом, захватив оружия и военной техники на миллиарды долларов, и в настоящее время контролирующие населенные пункты с общей численностью в 5 миллионов человек. Среди причин тех неудач, которые постигли иракскую армию, результатом которых стал колоссальный коллапс, важную роль сыграли некомпетентность и коррупция, которые, конечно же, имели место как данность в недавней истории страны.

За время 8-летнего пребывания на должности премьер-министра Нури Камаль аль-Малики шиитское большинство Ирака взяло под контроль практически каждый аспект деятельности национального правительства, включая военных, чтобы, используя это преимущество, господствовать над суннитами. Во многих жителях суннитской глубинки, которая включала в себя Бейджи и Тикрит, это деспотичная политика породила глубокое презрение по отношению к центральному правительству и его армии, которую они считали оккупантами. Конечно, шиитская армия прекрасно знала о презрении со стороны местных, и сама с подозрением относилась к ним. Дело доходило до того, что при первых признаках неприятностей, например, как в случае с въездом в город нескольких суннитских джихадистов, призывающих к мести, солдаты просто закрывали на происходящее глаза, чтобы не вызвать гнев масс.

Этот страх был вполне обоснован. ISIS продолжительное время, задолго до атаки, развернул собственную агентурную сеть в этих городах, чтобы искать себе новых сторонников и вербовать бойцов. Одним из новобранцев стал Ваказ Хассан.

По словам Ваказа, он присоединился к ISIS 10 июня 2014 года. Как раз тогда, за сутки до внешнего вторжения, партизанский отряд начал свою активную деятельность в районах Тикрита. Его главным вербовщиком был прошедший американскую подготовку 26-летний офицер иракской разведки, родной брат Мухаммед. «Это случилось не из-за веры, — оправдывается Ваказ, — и не из-за каких-то особенных симпатий к группировке — я до конца не понимал, за что они сражаются — а просто потому, что Мухаммед сказал, что мы должны присоединиться».

Деньги Ваказу тоже были не лишними. К лету 2014 года ISIS имел приличные доходы от контролируемых нефтяных месторождений в восточной Сирии и вполне мог предложить даже неподготовленным новобранцам по 400 долларов в месяц — значительно больше, чем мог бы заработать 19-летний разнорабочий вроде Ваказа. Вдобавок, захватив нефтеперерабатывающий завод Байджи, ISIS начал грести деньги лопатой.

Как новоиспеченные члены ISIS, Мухаммед и Ваказ участвовали в захвате Тикрита 11 июня. Братья также играли, по крайней мере, вспомогательную роль в зверствах, устраиваемых ISIS во время проведения блицкрига, в июне.

Недалеко к северу от Тикрита располагалась большая военно-тренировочная база Ирака, известная своим американским названием — Кэмп-Спэйчер. Тысячи курсантов, проходивших там обучение, попали в окружение ISIS. Как и следовало ожидать, исходя из поведения иракских военных в других местах, регулярные армейские подразделения и старшее военное командование, дислоцировавшееся в Кэмп-Спэйчер, покинуло корпус, услышав о приближении ISIS, бросив студентов. Ваказ говорит, что он помогал окружать юнкеров, но настаивает, что не участвовал в том, что произошло дальше.

Боевики ISIS разделили пленных на две части: шииты с одной стороны, сунниты с другой; затем увели сотни шиитских курсантов в разные точки вокруг Тикрита и расстреляли из пулемётов. Это, конечно же, было запечатлено на видео оператором ISIS, которое впоследствии было выложено в Интернет. Как правило, армии и партизанские отряды пытаются отрицать или минимизировать свои военные преступления, но только не ISIS: когда внешние наблюдатели подсчитали, что в Тикрите было убито примерно 800 курсантов — в тот же день представители ISIS похвастались, что на самом деле они убили гораздо больше.

После резни в Кэмп-Спэйчер Ваказ подписал с ISIS годовой контракт: в террористической организации было на удивление много бюрократии. Он был направлен к главному шоссе вместе с большой группой новобранцев, чтобы присоединиться к силам ISIS, находящимися за пределами Мосула. Там он обучался базовым навыкам, необходимым новобранцам: движению по пересечённой местности, стрельбе и обращению с разными видами оружия, тактике командного боя. Но довольно скоро его обучение приобрело более брутальные формы.

В конце июня, ранним утром, Ваказ был вызван из казармы своим старшим командиром. 19-летнему парню было приказано следовать к полю на окраине дислокации. Через несколько мгновений к ним присоединились еще два человека, боец ISIS и гражданский, лет тридцати на вид. Глаза гражданского были закрыты повязкой, руки связаны за спиной, он плакал. Боец ISIS грубо приказал плачущему человеку встать на колени и передал Ваказу пистолет. Разнорабочий из Ад-Давра чётко понимал, чего именно от него ждут.

«Они показали мне, как это делается, — говорит Ваказ. — Направляешь пистолет вниз. Не стоит стрелять прямо в центр головы, чуть в сторону».

В том тренировочном поле Ваказ послушно совершил свою первую казнь. В течение следующих нескольких недель он был вызван в поле пять раз для того, чтобы убить еще пятерых пленных. «Мне не было ничего известно о них, — говорит он, — но я могу сказать, что их возраст был примерно от 35 до 70 лет. Плакал из них первый, и потом еще один. Остальные скорее всего не понимали, что их ждёт».

Ваказ демонстрировал, как совершал убийства, без видимых эмоций. Но затем, возможно, чувствуя тяжесть совершённых поступков, слегка обмяк.

«Мне было тяжело делать это, — говорит он, — но у меня не было выбора. После захвата Мосула не было никакой возможности уйти. Или ты подчиняешься воле ISIS, или они убьют и тебя».

Ваказ Хассан

Ирак

ОТКРЫТЬ КАРТУ

24.

Направляя машину сквозь пустыню, Азар Миркхан рассказывал мне о смерти его отца. Воин пешмерга Хесо Миркхан был одним из организаторов восстания курдов против иракского правительства в 1974 году, а затем вместе с семьей был сослан в Иран. Спустя 6 лет, когда началась война между Ираном и Ираком, режим Хомейни придумал, как можно использовать сосланных курдских воинов против Ирака и позволил Хесо вновь возглавить их для осуществления приграничных набегов. В апреле 1983 отец Азара попал в ловушку на севере Ирака и был убит.

«Я плохо помню отца, мне было 8, когда он умер, — говорит Азар. — Отчетливей всего запомнилось, что в нашем доме был проходной двор из командиров пешмерга, постоянно обсуждающих что-то с ним».

Почти 30 лет прах Хесо лежал где-то в горах Курдистана, пока несколько лет назад Азар и его братья не начали поиски, затянувшиеся на несколько месяцев. Разговоры с жителями деревни и выжившими товарищами Хесо помогли, наконец, найти останки в низине расположенного вдалеке оврага.

«Мы привезли их обратно в нашу деревню и похоронили с геройскими почестями, — говорит Азар. — Даже Барзани был там» (президент Регионального Правительства Курдистана в Ираке Масуд Барзани).

Чувство утраты ощущалось особенно сильно, когда доктор рассказывал о смерти своего брата Али, второго по старшинству из 14 братьев и сестёр, и основного претендента на место Хесо среди лидеров пешмерга. «Убийство Али было трагедий не только для нашей семьи, но и для всего Курдистана, — говорит Азар. — Он был прирождённым лидером: харизматичным, блестящим и — да, он был моим братом. Я уверен, что для нас всё сложилось бы иначе, будь он еще жив. Многие, многие люди говорили мне об этом».

Азар поделился со мной этими историями во время поездки, описанной в предисловии. Возможно, это отчасти объясняло почему пунктом назначения была, не отпускающая его, небольшая иракская деревушка Гунде-Сиба. Он взял бессрочный отпуск в той больнице, где работал в Эрбиле — столице Иракского Курдистана, чтобы посвятить себя борьбе с кризисом, вызванным вторжением ISIS. Его обязанности, которыми он сам себя наделил, состояли из периодического патрулирования линий фронта пешмерга и передачи информации командирам. Казалось, что каждый в иракском Курдистане знал, кто такие Миркханы, и одним из значимых плюсов этого было уважительное и почтительное отношение.

Миссия, которую Азар сам на себя возложил, включала в себя не только победу над ISIS. Он видел ценность сложившейся ситуации в беспрецедентной возможности создания полноценной курдской нации. Достижение этой цели подразумевало не только победу над фанатиками ISIS, но и освобождение земель курдов от исторических врагов — арабов — раз и навсегда. «Четыре сотни лет они клялись уничтожить нас, — говорит он. — Когда мы заставим их ответить за это?» Миркхан считал, что время пришло. По его мнению, которое в курдском правительстве по большей части разделяют, основной задачей является разрыв отношений с властями Ирака и дальнейший отказ от принудительной арабо-курдской интеграции, устроенной Саддамом Хусейном. Азар гордится тем, что не знает арабский и тем, что был в Багдаде всего однажды.

Опасения у доктора вызывает чрезмерная беспечность курдов, даже перед лицом опасности. Именно она была одной из причин трагедии, свидетелем которой он стал в Гунде-Сибе 3 августа 2014 года.

В течение 22 лет после создания в 1992 территория под управлением Правительства Курдистана в Ираке была оазисом мира и относительной стабильности. Связь с Багдадом была формальной. Это подтвердилось во время американской интервенции в Ираке, когда Курдистан открыто встал на сторону коалиции, предоставив им в пользование базы и аэродромы. Местные чиновники подчеркивают, что ни один солдат коалиции не был убит курдскими силами во время войны в Ираке. Этой политики придерживались до окончательного распада Ирака после вывода американских войск и всё время очень неохотно говорили о своих отношениях с Багдадом. Добропорядочным жителям Курдистана казалось, что их горный анклав каким-то образом сумел вырваться из водоворота, бушевавшего вокруг, и истории семейств воинов, таких как Миркханы, скоро станут фольклором. Это мечты рассеяло молниеносное наступление ISIS в июне 2014 года.

«Я никогда не доверял арабам, но, как ни странно, я верю ИГ, — объясняет Азар, используя привычное название ISIS. — В прошлом арабы всегда обманывали: „О, курды, вам незачем нас боятся“ — а затем атаковали. А в ИГ всегда честно говорили, что собираются делать. Они хотят организовать в этой части мира халифат, они хотят уничтожить всех, кто не похож на них: и христиан, и курдов, и шиитов, и совершенно открыто об этом заявляют. Я не сомневался, что после своего июньского наступления они пойдут на нас». Доктор точно определил, где они нанесут первый удар. «Любой дурак, глядя на карту, понял бы, что под удар первыми должны были попасть езиды. И начаться это должно было в районе Синджара».

Езиды — курдское религиозное меньшинство, которое ISIS уже давно заклеймил «слугами дьявола» и обещал истребить. Горный хребет Синджар находится далеко в северо-западной части Ирака, за пределами официальных границ Курдистана, что делает жителей этих мест особенно уязвимыми. Если посмотреть на карту, то станет предельно ясно: после захвата Мосула, силы ISIS открыли себе путь к землям Курдистана через Синджар, их соединяла фермерская дорога.

Взволнованный июньскими событиями, Азар несколько недель пытался наладить конструктивный диалог с гражданскими и военными товарищами, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. На каждой встрече он предупреждал всех о предстоящем нападении ISIS. «Никто не воспринимал мои слова всерьез, — вспоминает он, — все они сказали: „Нет, они ведут борьбу с шиитами в Багдаде, зачем им идти сюда?“».

1 августа 2014 года партизаны ISIS напали на отдалённую заставу пешмерга в городе Зумар, который находится всего в 16 километрах от ближайшей к Синджару дороги. Узнав об отсутствии реакции со стороны правительства, в отчаянии Азар Миркхан вместе с пятью или шестью друзьями из числа пешмерга помчался на запад.

«Мы проехали настолько далеко, насколько смогли, — говорит Азар. — До этого самого места».

Мы стояли на обочине дороги в Гунде-Сибе, всего в нескольких километрах к западу от реки Тигр, примерно в 64 километрах от города Синджар. «Уже была ночь. По пути нам начали встречаться пешмерга, бежавшие из Синджара, а за ними гражданские — езиды. Невозможно было двигаться дальше, дорогу преградил встречный поток из тех, кто хотел спастись. Здесь мы соорудили оборонительный пост. Несколько воинов пешмерга примкнули к нам. Мы сделали всё, что смогли, — он прикурил, затянулся и выпустил дым в воздух, — Но опоздали на один день».

В Синджаре в этот день, 3 августа, ISIS начали проводить массовые казни. В конечном счёте это привело к смерти примерно 5000 езидов. Тысячи женщин и девушек они захватили, чтобы использовать в качестве секс-рабынь. Еще тысячи езидов в панике пытались спастись от убийц, перебравшись через горный хребет. Обо всем этом Азар Миркхан узнал, собрав воедино отрывочную информацию, полученную от измученных и напуганных до смерти людей, направляющихся в Гунде-Сибу.

Азару не дали времени, чтобы разобраться с тем, что происходило в Синджаре. Уже через два дня ISIS начал новую операцию, на этот раз целью была столица Курдистана Эрбиль.

Вместе с Азаром нападение ISIS встретил старший брат, 44-летний Араз, заместитель командующего силами пешмерга. В то самое время он находился на границе Курдистана, в секторе 6, который принял на себя основной удар ISIS. И не только он. Большинство других братьев Азара давно уехало за границу, став там частью курдской диаспоры. Они устроились врачами и инженерами в Соединенных Штатах и в Европе, но семья Миркханов обладала репутацией и историей особой касты воинов, поэтому многие оставили свой бизнес и прервали медицинскую практику, чтобы вернуться в Курдистан и взять в руки оружие.

«Хорошо, что ISIS не прихлопнул нас всех тогда, — шутит Азар. — Наша мама бы расстроилась».

Но кое-что неприятное для Азара в том бою всё же произошло. Приблизившись к Эрбилю на расстояние 25 километров, ISIS был отброшен назад силами пешмерга, резко ринувшимися в контрнаступление. 20 августа, во время контратаки, снайпер ISIS попал Азару в правую руку. В течение нескольких недель сохранялась угроза потери руки, но хирургия и физическая терапия помогли частично восстановиться.

ГАЛЕРЕЯ: ИРАК 2015
Предполагаемые члены ISIS, задержанные курдами, в тюрьме города Кани-Гома, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Заключенный. Кани-Гома, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Заключенный. Кани-Гома, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Заключенный. Кани-Гома, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Заключенный. Кани-Гома, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Заключенный. Кани-Гома, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Заключенный. Кани-Гома, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Заключенный. Кани-Гома, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Заключенный. Кани-Гома, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Заключенный. Кани-Гома, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Предполагаемые члены террористических групп, задержанные курдами, в тюрьме города Сулеймания, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Тюрьма в Сулеймании, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Ваказ Хассан в курдской тюрьме рядом с Киркуком, декабрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Ваказ Хассан демонстрирует, как тренер из ISIS учил его проводить смертную казнь, декабрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Предполагаемые члены ISIS, задержанные курдами, в тюрьме города Кани-Гома, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times

Мажд Ибрагимn

Сирия

ОТКРЫТЬ КАРТУ

25.

Большую часть 2014 года семейство Ибрагимов прожило в сравнительной безопасности, оставаясь в собственном доме в центре Хомса. Перемирие, объявленное в мае того же года, вынесло перестрелки и стычки на окраины города. Сложно представить, но даже отель «Сафир», в котором работал отец Мажда, снова открылся. И в сентябре Мажд тоже устроился туда работать администратором. «После прекращением огня всё стало налаживаться, — вспоминает Мажд. — Не скажу, что мы вернулись к нормальной жизни, всё-таки большая часть города была разрушена, но вы могли увидеть, как он оживает».

Надежды на спокойную жизнь были разбиты 1 октября 2014 года. Мажд был на работе, когда ему позвонила мать. Ее голос дрожал от волнения: взорвали Акрама аль-Макзоме — школу, которую посещал одиннадцатилетний брат Мажда, Али. Сообщали о большом количестве жертв.

Его мать немедленно отправилась к месту теракта, Мажд смог вырваться с работы спустя полтора часа. Воспоминания о том, что он увидел, прибыв на место, заставляют добродушного и открытого Мажда помрачнеть и опустить взгляд.

«Я даже представить себе не мог ничего подобного, — наконец выдавливает он. — Это было похоже на ночной кошмар, худший в мире. Везде кровь. Везде куски учеников. Они были повсюду, они окружали тебя, ты шел прямо сквозь то, что от них осталось, наступая на отдельные части тел, — он закрывает глаза, стараясь успокоиться, — Я никогда не смогу избавиться от этих воспоминаний».

Детали произошедшего рисовали ужасающую картину варварской жестокости. После первого взрыва, осуществленного с помощью заминированной машины, родители и спасатели начали пробираться в поисках выживших. В это же время шахид-смертник ворвался во внутренний двор школы, собираясь устроить повторный взрыв. Охранник пристрелил его на месте и тот взорвался около входа. Мать нашла Али прячущимся вместе с группой испуганных одноклассников на заднем дворе школы.

Двойной теракт в Акрама аль-Макзоме унёс жизни как минимум 45 человек, включая 41 школьника. Это стало дополнительным напоминанием (будто бы жители Хомса нуждались в нём) о том, что в новой Сирии нет мест, в которые не могли бы проникнуть убийцы. После этого теракта члены семейства Ибрагимов, как и большинство других жителей Нового Акрама, стали выходить из дома только в случае крайней необходимости, предпочитая оставаться в сравнительной безопасности среди родных стен.

Азар Миркхан

Курдистан

ОТКРЫТЬ КАРТУ

26.

После нашей поездки к Гунде-Сибе в мае 2015 года, Азар Миркхан взял меня с собой в Гвер-Махмур — то место, где его подстрелил снайпер ISIS. Пройдя в глубь опорного пункта пешмерга на передней линии фронта, он поднялся на парапет и направил свой бинокль на деревню, находящуюся примерно в 600—700 метрах вниз по склону. Всё выглядело как раньше, за исключением пары чёрно-белых флагов ISIS, колыхающихся на ветру.

Один из солдат предупредил: снайпер ISIS был замечен в селе час назад и, находясь в этой точке, Азар будет для него очень легкой мишенью. Доктор раздраженно окинул того взглядом и снова взялся за бинокль.

Опорный пункт состоял из серии наспех построенных заграждений и блиндажей на линии хребта, примерно в пяти километрах от реки Тигр, под боком у ISIS, окопавшимся в низине. Азар пережил несколько атак, находясь здесь.

«Сначала они посылали смертников на бронированных джипах. Если их не уничтожить прямым попаданием до того, как они достигнут гор, останутся огромные дыры в укреплениях: взрывы довольно сильные. Используя суматоху, они шлют свою пехоту, а за ними снайперов. Всё это происходит очень быстро: сначала тихо, а потом вдруг они повсюду. Важно сохранять спокойствие, чтобы определить цели. Если вы запаникуете, вам конец. С этим проблемы у иракской армии — они постоянно паникуют».

Казалось, что панические чувства вообще не знакомы Азару. «Мне нравится биться с ИГ, — говорит он. — Они на самом деле довольно умны. Это похоже на сложную игру».

Нет ничего удивительного в том, что народ так стремится отстоять родную землю, ведь курды считают недопустимым контроль ISIS на любой из своих территорий. Подобно тому, как армия США, получив приказ вытащить своих солдат, несёт новые потери, пешмерга согласны на любые жертвы, лишь бы скорее вернуть контроль над своей землёй.

В лагере «Чёрный тигр», командном центре Сектора 6, Сирван Барзани, командир сектора, делает отметки на огромной карте зоны боевых действий. «Когда я впервые прибыл сюда, — говорит он, — ИГ были всего в трех километрах вниз по дороге. Теперь мы очистили зону в 23 километра на запад и 34 километра на юг. В моем секторе мы отбили 1100 квадратных километров, но около 214 нам еще предстоит отвоевать».

Барзани рассказал, что в мае 2015 в секторе 6, встретившем основные силы ISIS, погибло около 120 воинов пешмерга. Их командиры понимали, что понесут потери, но решали, каким количеством людей могут рискнуть, исходя из важности той точки, контроль над которой хотели сохранить. Например, деревня, находящаяся под контролем ISIS, которую рассматривал в свой бинокль Азар, была заселена арабами, а не курдами (видимо, поэтому её оставили ISIS — примечание переводчика).

«Даже если это территория Курдистана, нам не стоит терять людей из-за неё, — пояснил он. — Во всяком случае, пока мы не станем достаточно сильны для масштабного наступления».

Но вопрос наступления был связан с международной политикой, и, в частности, с решениями, принимаемыми в Вашингтоне, Брюсселе и Багдаде. Учитывая позорное поведение иракской армии, при отсутствии политической воли для использования большого числа западных войск в наземных операциях, многие американские и европейские политики, а так же внешнеполитические советники, призывали обратиться к боевой силе, которая доказала свою храбрость, — армии пешмерга, чтобы те вели кампанию по уничтожению сил ISIS. Только пока не ясно, был ли кто-нибудь, кто всерьез обсуждал эту идею с самими курдами.

«Знаете, американцы приходят сюда и хотят поговорить о том, чтобы отбить Мосул, — говорит Сирван Барзани. — Вы задействуете американскую пехоту? Нет. Может, хотите сделать это силами иракской армии? Нет, они бесполезны. Вы хотите, чтобы это сделали курды, но зачем нам Мосул? Это не Курдистан, это Ирак. Почему мы должны потерять больше людей из-за Ирака?»

Традиционная антипатия курдов по отношению к режиму Багдада усилилась из-за еще одной обрушившейся на Курдистан беды, вызванной распадом иракской армии. Иракцы, бросившие полученное от американцев тяжелое вооружение и технику, которую в большинстве случаев они даже не уничтожили при отступлении, практически в одночасье превратили партизанскую силу ISIS в одну из наиболее оснащенных армий региона, а курдам пришлось расплачиваться за это.

В мае 2015 года американцы все еще пытались построить план совместных действий. Воздушные удары по целям ISIS стали быстрее из-за недавнего размещения в Курдистане американских групп наводки, однако, вопросы совместных действий между пешмерга и иракской армией решались гораздо медленней. Недалеко от лагеря «Чёрный Тигр» располагалась еще одна небольшая база — Гвер, где иракцев тренировали американские военные. «Я молюсь о том дне, когда мне больше не придётся видеть это», — говорит Барзани, имея в виду иракский флаг, развивающийся над соседней базой.

Лагерь «Чёрный Тигр» вскрыл еще одну особенность Курдистана, тот аспект общества, о котором большинство должностных лиц, будь то гражданские или военные, не договаривали либо вообще молчали. Курдистан всё время своего существования (а на самом деле еще раньше) состоял из двух враждующих лагерей. Этот раскол был причиной возникновения гражданской войны в 1990-е годы. На первый взгляд, обычная дуэль между двумя основными политическими партиями: Демократической партией Курдистана (ДПК) и Патриотическим союзом Курдистана (ПСК), — но на самом деле — противостояние между двумя сильными кланами Барзани и Талабани. Северные территории, включая Миркханов, их племенных союзников, поддерживали Барзани. Южный Курдистан, напротив, контролировался Талабани и их племенными союзниками.

Характер этих связей хорошо просматривался в «Чёрном Тигре». Все пешмерга, находящиеся в лагере и на 75-километровом линии фронта в секторе 6, были «барзани», о чём говорили их красно-белые племенных шарфы. В секторах Талабани на юге Курдистана пешмерга носили черно-белые шарфы.

Другим важным нюансом было то, что Сирван Барзани получил звание командира сектора 6 вовсе не за военные заслуги: до войны он был чрезвычайно богатым владельцем местного мобильного оператора, а еще он приходился племянником Президенту Курдистана, Масуду Барзани, который в свою очередь был сыном легендарного курдского военачальника Мустафы Барзани. Это объясняет чрезмерную откровенность Сирвана в общении с иностранным журналистом. Являясь частью семьи Барзани, он совершенно не боится критики со стороны политиков Курдистана.

Этот прочный раскол имел трагические последствия. В первые дни наступления ISIS на Курдистан эффективность у пешмерга была низкой. Несмотря на желание оправдать все неудачи промахами иракской армии, основным фактором, негативно повлиявшим на успех военных действий, было отсутствие координации между двумя группами пешмерга. Эта ошибка привела к тому, что ISIS начал свою кампанию по уничтожению езидов и практически захватил столицу Курдистана Эрбиль.

Снова и снова я слышал о чувстве вины и даже стыда, когда разговор заходил о судьбе езидов. Больше всех переживал Азар Миркхан. Возможно, отчасти потому, что он хотел помочь им в трудную минуту, но опоздал. Но, если копнуть глубже, у него было стойкое ощущение того, что курды предали свою историю.

«Можно сказать, что во многих отношениях езиды являются чистейшими курдами, — пояснил он. — Их религия это то, во что все курды верили когда-то, а не шиитско-суннитские дела. Все остальные изменились, но они остались верны вере».

Перемещаясь по фронту, Азар много времени провёл во временно разбитых езидами лагерях на севере Курдистана, часто работая вместе со шведским доктором курдского происхождения Нимам Гафури. Эти лагеря по оказанию помощи стали домом для десятков тысяч езидов, спасающимся от наступления ISIS в 2014. Они были организованы либо небольшими независимыми благотворительными организациями, либо несколькими крупными международными. Когда я бывал в них в мае 2015 года, там оставалась горстка людей, которые недавно сбежали или были выкуплены у ISIS. Несмотря на бесчисленные интервью, которые я брал по всему миру на протяжении многих лет у тех, кто пострадал от войн и жестокости, я нашел кое-что уникальное в жутких историях этих репатриантов. Мне потребовалось время, чтобы вникнуть, из-за того, что многое оставалось недосказанным. Сложить пазл из подробностей об ужасах, которые им пришлось пережить.

ISIS использовал сексуальное насилие и рабство в качестве оружия, чтобы разрушить социальные связи езидов. Девушки и женщины возвращались из плена, но консервативный кодекс чести не позволял им говорить о том, что с ними произошло. Среди подопечных Гафури я встретил девочку 10 лет, чей род заплатил полторы тысячи долларов за её освобождение, что равнялось цене нескольких жизней. Она говорила всем, что её заставляли убираться и стирать хозяйские вещи, но никогда не прикасались к ней. Этой истории семья предпочитала верить. Еще я встретил двух девочек-подростков, сбежавших после месяца плена, вместе с их родственницей, вероятно, матерью, которой на взгляд было лет 45: впалые щеки, седеющие волосы, выпавшие зубы — последствия восьми месяцев рабства. Как оказалось, она была не их матерью, а старшей сестрой 24-х лет. По её словам, она притворялась глухой, а это считается в ISIS признаком психического заболевания, и таким образом тоже избежала домоганий. Гафури нужно было придумать какой-то предлог, чтобы остаться с 10-летней девочкой и 24-летней женщиной наедине. Затем установить доверительный контакт, чтобы провести медицинский осмотр. Если она поймёт, что пленниц насиловали, семье скажут, что в ходе осмотра обнаружено инфекционное заболевание и что для лечения необходимо отправить больного в госпиталь на неделю.

«Их отвезут в Эрбиль, — объясняет Гафури. — Там проведут простую операцию по восстановлению девственности. После этого семья их примет, и когда-нибудь они смогут вступить в брак. Конечно, они никогда не расскажут никому о том, что произошло. Им придётся жить с этой тайной. Такой вот путь к счастливому концу».

Подобные истории еще больше убеждали Азара Миркхана в том, что нужно сделать курдам, чтобы обезопасить себя. По его мнению, ISIS был последним в длинном списке заклятых арабских врагов. «Если бы такое случилось впервые, то, возможно, вы могли бы сказать: „О, это ужасная террористическая группировка“. Но подобное происходит на протяжении всей нашей истории. Я могу обещать вам, когда мы атакуем Синджар и зайдём туда, то увидим арабов, поддерживающих ISIS, — сказал Азар. — Да, кто-то из них здесь, в лагерях, но многие остались там. Поэтому я говорю: наш враг не только ISIS, а все арабы».

ГАЛЕРЕЯ: ИРАКСКИЙ КУРДИСТАН 2015
Синджар, Ирак, ноябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Азар Миркхан недалеко от Синджара, ноябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Линия фронта Пешмерги, северный Ирак, май 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
«Арбат», лагерь беженцев недалеко от Сулеймании, Ирак, июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
«Арбат», июнь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Езидский лагерь беженцев рядом с городом Духок, Ирак, май 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Азар Миркхан (слева) в лагере Пешмерги рядом с Мосулом, Ирак, май 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Азару Миркхану показывают позиции ISIS в городе и округе Синджара, май 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Азар Миркхан на линии фронта в Синджаре, май 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Синджар, Ирак, ноябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times

Ваказ Хассан

Ирак

ОТКРЫТЬ КАРТУ

27.

В начале июня 2015 года, когда его контракт с ISIS уже заканчивался, Ваказ переосмыслил свою жизнь. С момента окончания обучения в лагере ISIS близ Мосула прошлым летом, он провёл около шести месяцев в своём родном Ад-Давре, где его главной обязанностью, как он считает, был набор личного состава на контрольно-пропускном пункте ISIS и его отправка на борьбу с окрепшей иракской армией вблизи нефтеперерабатывающего комплекса Байджи. Война еще бушевала, и Ваказ мог продлить свой контракт с ISIS, но вместо этого он решил вернуться к мирной жизни.

Одной из возможных причин могли быть деньги; закрома ISIS таяли и жалование Ваказа всё чаще задерживалось. Но скорее всего он просто хотел остаться в живых. Медленно, но верно волна сопротивления ISIS набирала обороты.

Для Ваказа стало очевидным то, что здесь и сейчас он должен остановиться. В апреле иракская армия, при поддержке американской авиации, отбила Тикрит, а в июне они взяли в кольцо Байджи. Под контролем ISIS оставался Мосул и города в окрестностях Анбара, но бывшему боевику ISIS жизнь в этих местах не сулила ничего хорошего: отступника ждала смерть от рук бывших товарищей или от иракской армии.

В итоге, Ваказ выбрал другой вариант: иракский город Киркук, находящийся под контролем курдов.

Годом ранее, также как в Мосуле, Байджи или в Тикрите, гарнизон иракской армии в Киркуке был разбит и обращен в бегство силами ISIS. Но на этом сходство закончилось. Тысячи солдат пешмерга, быстро заняв освободившиеся в Киркуке позиции, встретили наступление ISIS и дали им отпор. С тех пор город находился под контролем курдов, но в нём, помимо них, было полно суннитских и шиитских беженцев, что делало Киркук довольно привлекательным для действующих и бывших исламистских боевиков. Хоть Киркук и был всего в 96 километрах от Байджи, в данный момент два города были разделены хорошо укрепленной линией обороны армии пешмерга. Пересекать её было самоубийством.

Мажд Ибрагим

Сирия и Греция

ОТКРЫТЬ КАРТУ

28.

В том же месяце, когда Ваказ решил покинуть ISIS, Мажд закончил учёбу в институте Аль-Баас, получив степень бакалавра в области управления гостиничным бизнесом. Он испытывал по этому поводу смешанные чувства: радость от полученной степени перемежалась со страхом угодить в армию. До войны студент-мужчина получал повестку спустя три-четыре месяца после выпуска, но сирийская армия образца 2015 года была настолько истощена боями и дезертирством, что этот срок был сокращен до месяца или даже до пары недель. И больше не было способов обмануть систему: вместе с повесткой приходили солдаты и забирали призывника с собой. «Я знал, что в очень скором времени армия придет за мной», — говорит Мажд.

Сразу после выпуска он получил от родителей 3000 долларов, все их деньги. Они хотели, чтобы Мажд немедленно покинул страну.

«Для них это больше не было вопросом патриотизма или защиты своей страны. Это был вопрос выживания, — Мажд выдавливает подобие улыбки. — К тому же из меня вышел бы отвратительный солдат».

21 июня отец сопроводил его в Дамаск, откуда спустя два дня Мажд улетел в Турцию. Помимо 3000 долларов, всё, чем он обладал, умещалось в небольшой рюкзак.

Надеясь остаться в относительной близости от дома, он приступил к поиску работы в Турции. В скором времени, осознав тщетность своих усилий, Мажд решил пойти тропой, уже проторенной этим летом сотнями тысяч его соотечественников. Он направился к Эгейскому побережью Турцию, где рассчитывал найти возможность попасть в Европу. По счастливой случайности в пути он повстречал старого друга из Хомса по имени Амижад, которого не видел уже долгие годы. Амижада сопровождал Аммар, еще один беженец из Хомса. Воспользовавшись услугами контрабандистов, ночью 27 июля втроём они поднялись на переполненный надувной плот, который отчалил от местечка неподалеку от Бодрума и направился на греческий остров Кос, расположенный в нескольких километрах.

Десятки тысяч беженцев переполняли остров, и греческие власти уже не могли справляться с таким наплывом. Срок выдачи документов, необходимых для дальнейшего передвижения, увеличился до десяти дней, которые Мажд и его друзья провели в томительном ожидании. Дополнительную нервозность вносила информация об участившихся проблемах на восточноевропейском маршруте и новости о том, что восточноевропейские страны угрожают полностью закрыть проход через свои границы. Друзья получили свои бумаги поздним вечером 4 августа. Как раз хватило времени добраться до ночного парома, отходящего в сторону материковой Греции. Началась новая глава — поиск убежища где-то в Европе.

ЧАСТЬ V:
ИСХОД

2015–2016

Ваказ Хассан

Ирак, Сирия, Турция

ОТКРЫТЬ КАРТУ

29.

18 июня 2015 года, в первый день Рамадана, Ваказ попрощался с сослуживцами и сделал первый шаг навстречу мирной жизни. Чтобы добраться до Киркука, расположенного в 96 километрах к северо-востоку от Байджи, Ваказу нужно было направиться на запад, сквозь контролируемую ISIS территорию Ирака и Сирии, затем на север Турции, и вернуться через земли курдов в Ирак, совершив путь длинной в 800 километров. Самым большим потенциальным препятствием на этом довольно известном маршруте была турецкая граница, хорошо охраняемая военными.

С той поры, как ISIS значительно усилил свои позиции в восточной Сирии в 2014 году, возникали подозрения, что группировка обязана этим Турции, намеренно обеспечившей прозрачность своих границ, чтобы исламские боевики могли её пересекать в любом направлении. Особенно громко в конце 2015 года об этом говорила российская сторона. Администрация президента Турции Реджепа Тайипа Эрдогана категорически отрицала обвинения со стороны России. Одиннадцать из почти двух десятков пленных бойцов ISIS, у которых я брал интервью для этого доклада, утверждали, что пользовались транзитом через Турцию во время своей службы. Практически каждый из них сообщил мне, что они сталкивались с турецкими солдатами или полицейскими при пересечении турецко-сирийской границы, и те их просто пропускали. Так произошло и с Ваказом.

«Человек, который вёл нас, подошёл к турецкому контрольно-пропускному пункту и несколько минут говорил с охранниками, — говорит Ваказ. — Может он дал им денег, я не знаю, но после этого мы без проблем прошли».

В ответ на вопрос, есть ли шанс, что турецкие пограничники не понимали, кого они пропускают, Ваказ живо покачал головой. «Конечно, они знали. Мы все были молодыми парнями, а человек, который провёл нас, был из ИГ. Он был постоянным провожатым. Они знали».

Из Турции Ваказ подпольно пересёк еще одну границу, попав на территорию регионального правительства Курдистана. И в начале июля, спустя две недели после выхода из ISIS, он добрался до Киркука и был готов к началу новой жизни. К нему вскоре присоединился еще один отставной военный ISIS, брат Мухаммед.

Поначалу казалось, что для братьев Хассан всё сложилось неплохо. В Киркуке они разместились в небольшой квартире, расположенной в облюбованном районе, избегающими лишнего внимания бывшими боевиками ISIS, и в течение недели нашли себе работу на ближайшей стройке. В то время, если Ваказ и думал о будущем, его планом было просто затаиться в Киркуке, сэкономить столько денег, сколько возможно, а затем вернуться домой, когда ситуация более-менее разрешится, и открыть свой собственный магазинчик.

Какими бы простыми или условными эти планы ни были, вечером 7 сентября 2015 года им пришёл конец, когда на улице рядом с Ваказом остановился чёрный автомобиль. Открыв окно, сидевший спереди пассажир, оказавшийся тайным полицейским, с пронзительным взглядом попросил у молодого человека удостоверение личности.

ГАЛЕРЕЯ: ГРЕЦИЯ 2015
Беженцы покидают остров Лесбос, сентябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы высаживаются на остров Лесбос, сентябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы ожидают регистрации рядом с полицейским участком в Греции, город Митилини, столица острова Лесбос, сентябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы в Митилини, сентябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы в Митилини, сентябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы окружили полицейскую будку в Митилини, сентябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы ждут регистрации в Митилини, сентябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Столкновения между сирийскими и афганскими беженцами в Митилини, сентябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Сирийский беженец теряет сознание от жары в Митилини, сентябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы в Митилини, сентябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы в Митилини, сентябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы прибывают на Лесбос, ноябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы прибывают на Лесбос, ноябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
На пути к Митилини, ноябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
На пути к Митилини, ноябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Тело мигранта, Лесбос, ноябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы прибывают на остров Кос, август 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Туристический пляж на Косе, август 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Кос, август 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Кос, август 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Кос, август 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы покидают остров Лесбос, сентябрь 2015. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times

Мажд Ибрагим

Германия

ОТКРЫТЬ КАРТУ

30.

23 ноября 2015 года, после обеда, я зашёл к Мажду Ибрагиму, живущему в квартире на окраине Дрездена. Квартиру, предоставленную местной социальной службой, Мажд и его друг из Хомса, Амжад, делили вместе с еще шестью беженцами, ожидающими ответа на запрос о получении официального статуса, необходимого для дальнейшего общения с немецкой правовой системой. Сейчас важным вопросом в квартире было питание. Пара индийских ребят, соседей по комнате, объявили себя главными на кухне. «Их стряпня гораздо лучше нашей, — объясняет Мажд. — Они дают нам список покупок, и мы идём на рынок, а они сами всё готовят».

Покинув Грецию, друзья шли по стопам других мигрантов через Восточную Европу, и к середине августа достигли Германии. Мажд хотел двигаться дальше до самой Швеции, где, как он слышал, проще всего было получить убежище, но его планам не суждено было осуществиться. С поезда, следующего в северном направлении, их сняла полиция. После нескольких остановок в различных центрах для мигрантов, в середине сентября они, наконец, прибыли в Дрезден.

Пребывание здесь беженцев из Хомса было неким парадоксом. Город, известный тем, что серьезно пострадал от бомбардировок союзников во время Второй Мировой войны, стал центром объединения противников миграционной политики. Это движение за последний год стало в Германии еще популярнее. Вечером каждого понедельника правые националисты устраивали массовые демонстрации в центре города. В то время, как я встречался с Маждом — а это было раз в неделю — в результате теракта в Париже погибло 130 человек. Гневное отношение к мигрантам, особенно из мусульманских стран, достигло апогея.

«Было несколько инцидентов буквально на прошлой неделе, — сказал мне Мажд, — многие из парней не хотят появляться в центре сейчас».

Конечно, в этот вечер в центр города никто не вышел. Антииммигрантские речи начинали звучать на Театральной площади Дрездена примерно в 7 вечера по понедельникам.

Мажд часто говорит о своём желании вернуться в Сирию, именно поэтому на его портрете скрыто лицо. Этим вечером я поинтересовался, через сколько, по его мнению, возвращение станет возможным. Он серьёзно задумался. «Минимум через 10 лет, — сказал он. — У нас в Сирии есть поговорка: „За кровью следует кровь“. Теперь каждый захочет отомстить за то, что было сделано с ним за последние годы, так что всё будет продолжаться и продолжаться. За кровью следует кровь. Я не думаю, что всё закончится раньше, чем умрёт каждый, кто взял в руки оружие. Даже если смертей станет больше, это будет происходить еще лет десять».

Я случайно встретил Мажда на следующий день, когда тот возвращался в свою коммунальную квартиру. В ящике он обнаружил письмо. Оно пришло из Федерального ведомства по вопросам миграции и беженцев, в нём говорилось, что проверка завершена и никаких проблем не обнаружено; проверка была последним серьёзным препятствием на пути к получению статуса беженца, так что я уверен, что он получит разрешение остаться в Германии еще на три года. Спрятав письмо, Мажд подошёл к одному из мансардных окон и сел. Он долго сидел там один и смотрел на улицу.

Мажд Ибрагим

Иордания, Греция, Германия

ОТКРЫТЬ КАРТУ

31.

К концу 2015 у Халуд созрел отчаянный план. Многолетние попытки отправлять ходатайства с просьбой о переселении закончились ничем, а в Иордании она не видела будущего для своей семьи. Всё лето и осень она наблюдала, как сотни тысяч беженцев пробирались в Европу из Турции. И, еще больше рискуя, из Ливии, отправляясь в Европу на непрочных посудинах. Однако, в декабре ситуация осложнилась: европейское правительство вводило всё больше и больше запретов в вопросе приёма мигрантов, а с наступлением зимы морской путь становился опаснее. Халуд рассказала о ситуации отцу и сёстрам. Если они хотят что-то изменить, нужно действовать немедленно.

Али аль-Заиди не был готов к такому трудному путешествию из-за шаткого здоровья, и было решено, что Сахар останется с ним в Аммане, а Халуд и Тимим отправятся в Европу. 4 декабря они прилетели в Стамбул и оттуда отправились (к тому времени уже облюбованным мигрантами маршрутом) вниз по побережью Турции в Измир. После того, как сёстры договорились с контрабандистом и заплатили 2000 евро за места в лодке, им оставалось ждать. 11 декабря им, наконец, сообщили об отправке.

Полтора часа они ехали вниз по побережью. Проскользнув в темноте к береговой линии, Халуд и Тимим забрались на прилично перегруженный резиновый плот. Халуд насчитала, по крайней мере, 30 пассажиров, а не 8 или 10, на которые он был рассчитан. Плот отошёл от берега и отправился в сторону греческого острова Самос. Идти нужно было три часа.

Перегруженный плот лежал в воде очень низко. Подвесной мотор дважды заглох, его накрывало волной. Но самый опасный момент случился, когда они почти доплыли. В тусклом свете луны рулевой ошибся с курсом и ударил плот о каменистый выступ; один из понтонов начал мгновенно сдуваться. Халуд была готова вместе с другими пассажирами прыгать в воду с тонущей лодки (к счастью, на всех были спасательные жилеты), она окинула взглядом Тимим. Её старшая сестра продолжала сидеть, парализованная страхом.

«Я прокричала ей, что нужно прыгать, — вспоминает Халуд. — Волны были очень высокими и могли бросить нас о камни, но она не двигалась. Мне казалось, она готовилась к смерти, и я подумала, что раз уж мы зашли так далеко, испытаем судьбу вместе».

Халуд схватила Тимим. Каким-то образом их отнесло от тонущего судна и опасных камней. Затем их прибило другой волной, Тимим сильно повредила ногу, но теперь, по крайней мере, они очутились на земле. В темноте Халуд помогла хромающей сестре подняться по склону, чтобы присоединиться к остальной части мигрантов, искавших убежище, и перевести дух.

Следующие две недели растворились в пути, ожидании и тревоге. Эти дни стали для двух сестёр из Ирака наглядной демонстрацией черствости и равнодушия со стороны чиновников и доброго участия, проявленного незнакомцами. После того, как сёстры прошли регистрацию у греческих властей в Самосе, они решили сесть на паром, отправляющийся в сторону материковой Греции, в Афины, где их могли приютить знакомые друзей. Учитывая быстро меняющуюся на границах Восточной Европы ситуацию, не играющую на руку тысячам мигрантов, по-прежнему идущим потоком на север, сёстры старались действовать быстро. 22 декабря, сменив несколько автобусов, поездов и пеших маршрутов, Халуд и Тимим пересекли пять европейских границ и, наконец, оказались в южной Германии.

Здесь удача их оставила. Арестованные вскоре после пересечения немецкой границы, сестры до темноты находились под стражей. Затем их отправили обратно в Австрию, поручив обратиться в центр для беженцев в Клагенфурте. Однако центр был переполнен и их даже не пустили. Халуд и Тимим больше некуда было идти, у ворот центра они прижались друг к другу, а затем пошёл снег.

Своим спасением сёстры были обязаны соцсетям. После того, как Халуд описала свою ситуацию в фейсбуке, небольшая международная группа активистов организовала поиск кого-то в районе Клагенфурта, кто мог бы помочь сёстрам. Вскоре помощь прибыла в лице члена местного парламента, который пригласил Халуд и Тимим в кафе, поесть и согреться. Сидя в кафе, политик разослал срочное сообщение о поиске семьи, которая жила бы неподалёку и могла бы временно разместить сестёр у себя; в течение часа он получил 8 предложений. Из кафе сестры Заиди были доставлены в дом Элизабет и Эриха Эдельсбраннер.

«Сегодня первый день, когда нам хорошо и спокойно, — писала Халуд своему английскому другу в канун Рождества, — семья очень приветливая. Нам выделили отдельную комнату. У них очень дружелюбная собака. Мне она нравится».

Ваказ Хассан

Ирак

ОТКРЫТЬ КАРТУ

32.

Декабрь 2015 года подозреваемый в терроризме Ваказ Хассан провёл в небольшом полицейском участке в 16 километрах от Киркука. Наряду с приблизительно 40 другими задержанными, Ваказ, которому уже исполнился 21 год, практически всё время, помимо сна, провёл стоя на коленях в маленькой, зловонной комнате секретной тюрьмы, находящейся в ведении службы безопасности Регионального правительства Курдистана, называемой Асайиш. В те редкие моменты, когда его забирали из общей комнаты, он был закован в наручники, глаза его были завязаны. Спустя три месяца после того, как его забрали прямо с улицы в Киркуке, он до сих пор точно не знал, где находится.

После ареста Ваказ сразу признался, что был боевиком ISIS. Он подробно рассказал о своей службе, в том числе и о тех шести казнях, которые совершил близ Мосула. Невозможно понять, были ли сделаны эти признания под пытками или нет. В разговоре со мной Ваказ настаивал на том, что следователи Асайиш не обращались с ним плохо, но арестанты вряд ли честно расскажут о таком, если за их спиной стоит надсмотрщик. Во время двух наших долгих интервью молодой человек часто путался. Возможно, потому что пытался подстроиться то под вопросы журналиста, то под инструкции конвоира. Это говорило о его искренности, вызванной, вероятно, муками совести.

«Я делал плохие вещи, — говорил он мне, — и мне нужно покаяться за это перед богом».

Вскоре после ареста Ваказ выдал своего брата Мухаммеда. Асайиш понадобился месяц, чтобы найти его и поместить в другую тюрьму в окрестностях Киркука. Из-за ареста братья не знали ничего друг о друге, но Ваказ надеялся, что у Мухаммеда получится начать с чистого листа. А для него самого главной целью было искупление грехов. Он помогал властям определить, кто из его бывших коллег по ISIS еще был жив. «Если бы у меня был второй шанс, — сказал он, — я никогда бы не присоединился к ИГ. Я видел те ужасные вещи, которые они совершили, и теперь я знаю, что они не являются истинными мусульманами».

Несмотря на глубокое раскаяние, мужчина, которому только исполнился 21 год, ясно видит своё будущее. «У меня нет никаких иллюзий, и у меня нет никакой надежды, — сказал он мне. — Я знаю, что проведу остаток жизни в тюрьме».

Ваказ думал о пожизненном из-за уверенности в том, что, раз его поймали сотрудники служб Курдистана, он будет находится только под их юрисдикцией. На самом деле, Ваказа ждало более мрачное будущее, о чём в той секретной тюрьме недвусмысленно сообщил мне один из старших офицеров Асайиш.

Во время июньских событий 2014 года, когда иракская армия, находящая в Киркуке, не справлялась с ISIS, на помощь пришли курды. Теперь город технически находился под совместным контролем и иракцев, и курдов. Но это сотрудничество в основном было лишь на бумаге. На практике курдские власти мало верили в своих иракских коллег и видели еще меньше причин сотрудничать с ними в вопросах безопасности. Особенно это касалось вопросов, связанных с ISIS.

«Из-за этого мы не сообщаем иракцам о тех, кто находится здесь, — объяснил асайишский служащий. — Если бы мы это сделали, они потребовали бы передать задержанных им, так как большая часть преступлений была совершена на территории Ирака. После чего их сразу либо убьют, либо, если кто-то из них занимал достаточно высокое положение в ИГ, отпустят за взятку. Мы не можем доверить этот вопрос иракцам». В свете этого, Асайиш планировали тайно использовать Ваказа для опознания других пойманных боевиков ISIS, с которыми он мог вместе служить. После того, как Асайиш перестанет в нём нуждаться, а скорее всего это случиться после захвата Мосула и ареста боевиков ISIS, он будет передан иракским властям. В этот момент его будущее станет вполне определённым и не очень продолжительным.

«Он считает, что останется жив потому, что находится у нас, а мы никого не казним, — говорит сотрудник Асайиш. — Но в Ираке казнят. Иракцы будут судить его в своих судах и вынесут ему смертный приговор. После чего привезут в иракскую тюрьму, где повесят».

Когда я спросил, есть ли вероятность, что судья примет во внимание помощь Ваказа в работе по разоблачению других бойцов ISIS, сотрудник Асайиш быстро покачал головой. Или, может быть, какая-то сделка со следствием помогла бы сохранить его жизнь? Офицер задумался, а затем еще сильнее покачал головой.

«Если бы имел высокий статус в ИГ, может быть, — сказал он. — Но он там никто, еще и бедный. Так что нет. Без шансов».

Лейла Суиф

Египет

ОТКРЫТЬ КАРТУ

33.

В январе 2016 года сыну Лейлы, Алаа, удалось передать из своей камеры в египетской тюрьме письмо газете Гардиан. «Прошло несколько месяцев с того момента, как я написал письмо и больше года с момента написания статьи. Мне нечего добавить к ним. Нет ни надежды, ни мечты, ни страха, ни беспокойства, ни откровений. Ничего, совершенно, — писал он. — Я пытаюсь вспомнить те чувства, когда кажется, что завтра откроются новые возможности и мои слова смогут (хотя быть чуть-чуть) повлиять на что-то. Но не могу».

К тому времени Алаа уже почти год находился в тюрьме, отбывая предсказанное его отцом пятилетнее наказание. Это было слишком высокой ценой за озвученное публично мнение. Алаа и тысячи других политзаключенных столкнулись с ужасным парадоксом нового Египта: работающий в прошлом способ напоминать Каиру о базовых правах человека исчерпал себя. В эпоху Мубарака, если американское правительство и группы западных активистов оказывали сильное давление, египетский политзаключенный с большой долей вероятности выходил на свободу. Генерал Сиси считал свержение Мубарака следствием того, что он был послушной собачкой для США. Давление Запада вряд ли могло бы помочь кому-то сегодня, скорее наоборот.

«Но, конечно, вам не стоит молчать обо всём этом, — говорит Лейла, — ведь именно этого они и добиваются. Продолжайте пытаться, даже если кажется, что ничего не выходит».

Упрямство режима Сиси в области прав человека, несомненно, усугубляется новой экономической реальностью. В настоящее время американские субсидии, направленные Египту, составляют меньше 1,3 миллиардов долларов в год. В период правления Мубарака они временами превышали 2 миллиарда долларов. В то же время, Саудовская Аравия и другие страны Персидского залива субсидировали правительству Египта приблизительно 30 миллиардов долларов с момента прихода к власти Сиси. И, похоже, инвесторов, вложивших рекордно высокие суммы, мало волнуют права каких-то там политзаключённых. Нужно признать, что Запад в целом и США в частности сейчас имеют куда меньшее влияние на египетское государство, чем в любое другое время с начала 1970-х годов.

Лейла надеется, хоть это, может, и не очень правильно, на эффект от экономической деградации Египта. Кризис может стать настолько серьёзным, что в конечном счёте подорвёт остатки уверенности в нынешнем режиме. «У Сиси до сих пол полно ресурсов, — говорит она, — но они иссякают. Ситуация действительно неустойчивая». Но к марту 2016 года ни в Каире, ни где-то еще так и не возникло более-менее серьезного протестного движения. «Сегодня ничего не произойдёт. Никаких событий, похожих на те, что были на площади Тахрир, — считает Лейла. — Я даю 18 месяцев. Через полтора года либо случится что-то вроде дворцового переворота, и генералы заменят Сиси на кого-то более умеренного, либо начнётся новая волна массовых протестов. Если до этого дойдёт, последствия будут серьёзнее, чем в 2011 году».

Режим Сиси добавлял неприятностей. Второе дело против Алаа, попавшего под суд за критику правительства на своей странице в Facebook. Его наказание могут увеличить на срок от 6 месяцев до 3 лет, но даже если прокуратура не станет этого делать, Лейле будет 64, когда её сын выйдет на свободу.

ГАЛЕРЕЯ: ИРАК 2016
Люди скорбят по более чем 300 убитым атакой ISIS в районе Каррада, Багдад, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Место обстрела в районе Каррада, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Район Каррада, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Район Каррада, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Шиитская мечеть, атакованная ISIS; убиты около 40 человек, Балад, Ирак, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Балад, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Жертвы атаки на Балад, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Город Фаллуджа после повторного освобождения от ISIS, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Тело бойца ISIS в Фаллудже, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Покинутая тюрьма ISIS в Фаллудже, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Мечеть, которую ISIS использовали в качестве армейского склада, после американского авиаудара, Тикрит, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы в городе Тулул аль-Бак, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы в городе Тулул аль-Бак, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Пункт оформления беженцев в городе Хаджадж, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы в Хаджадже, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы в Хаджадже, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы в Тикрите, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы в Тикрите, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженка, только что перенесшая инфаркт, Хаджадж, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Хаджадж, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы, бегущие с территорий, подконтрольных ISIS, недалеко от Хаджаджа, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Лагерь внутренних беженцев, Багдад, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Хаджадж, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Хаджадж, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Беженцы в Тулул аль-Баке, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Тикрит, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times
Люди скорбят по более чем 300 убитым атакой ISIS в районе Каррада, Багдад, июль 2016. Паоло Пеллегрин / Magnum Photos, для The New York Times

Азар Миркхан

Курдистан

ОТКРЫТЬ КАРТУ

34.

Увидев впереди арабскую деревню, Азар Миркхан резко притормозил и тихо выругался на курдском. Местечко было захудалым: слева плотно друг к другу стояли глиняные дома; справа — 4 или 5 фермерских построек, уходящих вверх по холму. Именно они привлекли внимание доктора.

«Они стоят в самых высоких точках? Почему им это позволили?» — Азар, явно недовольный наглостью арабов, мрачно смотрел на хутор, а затем медленно перевёл взгляд на центр деревни. Ни одного жителя не было видно, но в разных местах в тени стен стояли автомобили.

«Ты видишь? Две недели назад эта деревня была под контролем ИГ, и люди, живущие здесь, не имели никаких проблем, несмотря на то, что остались. Мы потеряли тут четырёх пешмерга, — Мрачно улыбнувшись, Азар повернулся ко мне. — Знаешь, что я бы сделал? Я бы пошёл к арабам и попросил у них бульдозер. Потом я притащил бы сюда израильского советника — у них это хорошо получается — и за 2—3 дня сравнял бы это место с землёй».

Азар имел склонность к грубым заявлениям, иногда было сложно понять серьёзно он говорил или нет. Но тем утром, подозреваю, он говорил совершенно серьёзно. Это было 27 ноября 2015 года, спустя 6 месяцев с нашей первой встречи. И снова мы были на просёлочной дороге в Синджар, город езидов, которому основательно досталось от ISIS в 2014. Азар время от времени приезжал на позиции пешмерга, чтобы проверить, как его рука справляется со стрельбой по боевикам ISIS. Не так давно, воспользовавшись масштабной поддержкой американских воздушных сил, пешмерга отбили город. Азар принимал участие в том сражении, и необходимость вернуться сюда его совершенно не радовала.

Его состояние ухудшалось вместе с нашим приближением к Синджару. От города, в котором жили примерно 100 тысяч человек, камня на камне не осталось. Убирая с пути мины-ловушки, пешмерга освободили узкий проход сквозь руины, среди которых, то тут, то там, лежали разлагающиеся останки бойцов ISIS. Синджар пострадал очень сильно, почти невозможно было понять, какие его части были разрушены руками мародёров ISIS, а какие — во время атаки двухнедельной давности, — но кое-что вырисовывалось. В центре города ISIS разрушил минарет, который стоял там больше 800 лет. Также они снесли каждый храм езидов, стоящий в Синджаре, вместе с единственной христианской церковью. Больница в центре города всё еще была на месте, но только потому, что ISIS превратил его в точку для снайперов и организовал внутри казармы, зная, что американские военные самолеты не станут бомбить это место. Тем не менее, они нашли время, чтобы уничтожить всё медицинское оборудование и даже растоптать термометры и стеклянных ампулы.

В жилых кварталах Синджара могло показаться, что ISIS пользовался описанной в Ветхом Завете этнической политикой. На каждой улице мы встречали нетронутые дома, от других же остались лишь груды камней и куски арматуры. У большинства уцелевших домов была общая черта: на стенах виднелись надписи, суть которых сводилась к тому, что в них жили арабы. Азар утверждал, что надписи эти сделали не боевики ISIS, а сами семьи, которые жили в этих домах.

«Это было посланием для ИГ, — говорит он, — „Пощадите, мы за вас, мы не курды“. И точно так же, как в той деревне, арабы оставались».

Теперь их уже нет, они сбежали во время первых авианалётов, сигнализирующих о предстоявшей битве. На некоторых улицах вернувшиеся в город езиды забирали различные вещи арабов, грузили найденную мебель и другие вещи в свои пикапы.

«Почему нет? — говорит Азар. — Их лишили всего».

Когда два солдата пешмерга привели нас к выжженному полю на новой линии фронта недалеко от города, стало нестерпимо жутко. В дальнем конце поля инженеры пешмерга сооружали танковые траншеи для защиты от ISIS, которые были всего в нескольких километрах южнее. Чуть выше можно было увидеть три неровных холма, размытых сточными водами. Из этих холмов предательски торчали свидетельства человеческих жертв: кости и черепа, грязная обувь, тряпки, которыми людям завязывали глаза. За 15 месяцев дожди вымыли часть останков, высохшее русло было завалено женской одеждой, обувью, человеческими зубами. Могилы еще не трогали, власти ждали группу криминалистов для проведения судебно-медицинской экспертизы. По предварительным оценкам там были останки 300 езидов, большая часть из которых была или пожилыми женщинами, слишком старыми для секс-работорговли, или совсем юными, чтобы хоть чем-то быть полезными ISIS.

Полчаса Азар ходил среди могил, не говоря ни слова. Мне показалось, что постепенно он теряет контроль над собой, а затем, что плачет. Я подошёл вплотную к нему, чтобы спросить, в порядке ли он и не хочет ли уйти. Он резко повернулся и показал пальцем на отвесную стену горы Синджар, примерно в 6 километрах к северу от нас.

«Пешмерга были прямо там, — сказал доктор, дрожащим от ярости голосом. — ИГ вывели людей сюда, чтобы убить у нас на глазах. Они всё продумали. Они специально сделали это, чтобы унизить нас».

Вернувшись в центр Синджара, Азар быстрым шагом направился к ратуше, одному из немногих зданий, в котором были люди. Жестом позвал старшего проследовать за ним на террасу. Около часа мужчины вели беседу, отмахиваясь от всех пешмерга, которые к ним подходили. После этого Азар извинился передо мной за долгое отсутствие.

«Я сказал ему, что мы должны разрушить все арабские дома, — рассказал он, — но он не решается. Считает, что лучше отдать их езидам, которые возвращаются. Но я сказал: „Нет, в конце концов, часть арабов вернётся, предъявит права на собственность, попытается вернуть дома, так что лучше уничтожить их, ничего им не оставить, пусть начинают с нуля“. Тогда он понял».

Я спросил, уверен ли он в том, что чиновник будет следовать этому плану. Азар кивнул. «Он пообещал мне. Я заставил его дать мне слово».

Во второй половине дня мы поднялись по узкой дороге, ведущий из города на гору Синджар. Этот же путь пришлось преодолеть тысячам езидов, в панике спасающимся от террористов в августе 2014. Вдоль всей дороги лежали кучи рваных и выцветших вещей, брошенных во время побега.

«Раньше их было еще больше, — пробормотал Азар, посмотрев на землю, — вещи лежали повсюду».

Поднявшись на гору, мы оказались на просторном плато, которое простиралось вдаль на 40 километров. По нему были разбросаны кочевые палатки, где жили тысячи семей езидов, которым некуда было возвращаться. Когда-то езиды жили в горах, а на равнины спустились относительно недавно, поэтому сейчас, укрывшись в своих лагерях, они были рядом с теми деревнями, где жили раньше, среди заброшенных террас и полуразрушенных глиняных домов. В некоторых из этих поселений люди жили около тысячи лет, но в 1970-е Саддам Хусейн отправил своих солдат, чтобы уничтожить их в ходе своей антикурдской кампании. С гор езидов согнали в низины, где их проще было найти и истребить, чем и воспользовался ISIS спустя четыре десятилетия.

До недавно времени Азара могли высмеять как ксенофоба или даже фашиста за его радикально сепаратистские взгляды. Однако, наблюдая зверства ISIS и возросшую за несколько лет ненависть на Ближнем Востоке, некоторые люди начали склоняться к мнению, что предлагаемые им решения самые оптимальные, а возможно и единственно верные. О невозможности объединения разделенного на части населения региона высказывалось всё больше политиков и генералов, многие рассматривали вариант расселения с учётом этноса или верований, но не такого жесткого, как у приверженцев идей Азара. По странному совпадению, предлагаемая ими модель подходила под пример самостоятельного Курдистана.

25 лет Курдистан существует как стабильное квазидемократическое государство и является частью Ирака только формально. Возможно, решением будет внедрение подобного опыта на всей территории Ирака, признание трёх наций вместо двух. Дайте людям собственное правительство, как у курдов. Со своим главой, границами, автономной военной и гражданской властью. Ирак по-прежнему оставался бы формальным центром, а доходы от продажи нефти справедливо распределялись бы между тремя образованиями. И, если это сработает в Ираке, подобное решение можно будет использовать в Сирии или Ливии.

Однако и сторонники разделения признают, что провернуть подобное будет не просто. Что делать с городами вроде Багдада и Алеппо, где население плотно перемешалось? Даже в Ираке существует много подгрупп шиитов и суннитов, а в Ливии географический разброс с древних времён. Эти люди предпочтут объединиться с единоверцами или остаться на родной земле? На самом деле история говорит нам, что такой путь может быть как просто болезненным, так и смертельным. Свидетельство тому — политика «дегерманизации» в Восточной Европе и раздел Британской Индии в 1947. Не смотря на потенциальные неприятности, не исключено, что этот вариант для государств Ближнего Востока самый лучший и позволит избежать куда более ужасных последствий.

Проблема, однако, заключается в том, что не очень ясно, когда нужно остановиться, если вы уже начали делить людей по какому-то признаку. Если только по этническому или религиозному, то вторжение в Ирак и Арабская весна в целом демонстрируют нам, что проблемы возникают и из-за непримиримости кланов, и из-за разногласий внутри них. Здесь Курдистан выступает не то, чтобы решением, а скорее предупреждением.

Из-за междоусобной вражды Курдистан, который по занимаемой территории можно сравнить с Западной Вирджинией, имеет по сути двух лидеров, два правительства и две армии. В данный момент этот раскол не так отчётливо виден из-за общей угрозы со стороны ISIS и желания выступить единым фронтом вместе со всем миром. Но всё тайное становится явным. Особенно если вернуться к вопросу о печальной участи езидов. Как говорил Азар, любому дураку было ясно, куда ударит ISIS в 2014 году. Но из-за того, что езиды были вне зоны влияния правительства Курдистана и не заключили союз ни с одной из враждующих фракций, им пришлось решать свои проблемы самостоятельно. Любые попытки политиков и генералов Курдистана оправдаться разбиваются об один неоспоримый аргумент: если бы жители Синджара были «барзани» или «талабани», ничего подобного с ними бы не случилось.

Что произойдёт с Курдистаном, когда текущая опасность сойдёт на нет? История говорит нам, что, вероятнее всего, противостояние между Барзани и Талабани будет нарастать и, возможно, даже приведёт к новой гражданской войне. В скрытой от посторонних глаз части их истории, племена вели друг с другом междоусобную войну с момента первого контакта, их кровная вражда насчитывает как минимум полвека, и временами усиливается, как это было в 1990-х. Всё это семье Миркхана пришлось пережить.

Во время нередких бесед с братьями Миркхан я часто слышал о подвигах двух выдающихся членов их семьи, которые погибли, исполняя долг пешмерга и попали в список курдских мучеников — их отце Хесо и брате Али. Меня удивляло только то, что все братья становились поразительно неразговорчивыми, когда речь заходила о фактических обстоятельствах их смерти. Азар после многих моих попыток выудить из него информацию, наконец, озвучил то, о чём я думал: Хесо и Али Меркхан были убиты конкурирующей курдской группировкой пешмерга, а не их бесчисленными врагами.

«Это позор, что курды убивают друг друга, — ответил Азар на мой вопрос о том, почему он так неохотно говорит об этом. — У нас столько общих врагов, может мы, наконец, пойдём друг другу навстречу?»

Отличный вопрос. Хорошо бы задать его всему раздробленному Ближнему Востоку, и не важно, насколько его части, а так же осколки этих частей, далеко друг от друга.

Примерно в центре плато Синджар, за поворотом, неожиданно открылся вид на очаровательную деревню, расположенную на противоположной стороне реки. Несколько домов поднимались по склону холма к скалам, прямо под ними лежал ряд старинных каменных террас. Некоторые из стен достигали 6 метров в высоту. Жители этих мест использовали максимум полезного пространства, отданного им горой. Возвести такое без помощи тяжелой техники должно быть заняло годы, если не десятилетия. Сейчас эти дома были пусты, их крыши обрушили солдаты Саддама Хусейна, но террасы остались нетронутыми.

«Должно быть, когда тут было очень красиво, — сказал Азар, глядя на деревню. — Своего рода сады».

Для Азара опыт прошлого был полезен в контексте разговора о будущем. Чем больше мы отдалялись от Синджара, тем лучше у него становилось настроение. Когда мы пересекли горы, он уже вовсю барабанил по рулю.

«Наше время пришло, — сказал он. — Ираку конец. Сирии конец. Пришло наше время».

ЭПИЛОГ

После 16 месяцев странствий по Ближнему Востоку я не вижу возможности каким-либо образом предсказать то, что произойдёт с ним дальше, не говоря уже о том, чтобы подвести какой-либо итог по поводу происходящего там. В большинстве мест, где мы с Пауло Пеллегрином (фотограф — примечание переводчика) бывали, ситуация становилась всё хуже: репрессии режима Сиси в Египте усиливаются; война в Сирии отняла еще больше тысяч жизней; погрязнув в собственных проблемах, сегодняшняя Ливия стремится стать несостоятельной. Если и есть что-то хорошее в этом списке, то это, видимо, прочный союз международных сил, которые до сих пор вместе работают над окончательным уничтожением ISIS.

Тем не менее, я помню о том, что сказал мне Мажд Ибрагим: «ISIS — не организация, это идея». Это и своего рода клан, который, конечно, тоже можно уничтожить, но ISIS всё равно останется привлекательной альтернативой для потерявших надежду на нормальную жизнь молодых людей вроде Ваказа Хассана, которые, почувствовав силу, берут в руки оружие. В этом отношении, в ближайшее время вряд ли что-то изменится к лучшему.

На философском уровне это путешествие послужило мне напоминанием о том, как удивительно тонка ткань нашей цивилизации, о бдительности, необходимой для её защиты и медленной, кропотливой работе по восстановлению, если эта ткань где-то рвётся. Вряд ли это оригинальная мысль; это урок, который мы должны были выучить после того, как получили нацистскую Германию, после Боснии и Руанды. Может быть, это тот урок, который мы должны учить постоянно.

В противовес этому, я вижу необычайную стойкость некоторых людей, стремящимся изменить ситуацию. И никто из тех, кого я встречал, не сравнится в этом с Халуд аль-Заиди. Благодаря силе воли Халуд, младшая дочь традиционной иракской семьи из провинциального городка, неожиданно стала сильным лидером и сумела спасти то, что можно было спасти в таких обстоятельствах — свою семью. Хотя, что тоже парадоксально: такие люди, как Халуд, должны принимать участие в воссоединении расколотых земель. Тем не менее, эти самые люди, лучшие представители своей страны, вынуждены покидать её в поисках лучшей жизни. Сегодня Австрия получила то, что потерял Ирак.

Пока я писал это, иракцы постепенно отбивали у ISIS города в центральной части страны. Эр-Рамади был отвоёван в феврале, Эль-Фаллуджа в июне. Планирование совместного наступления сил курдов и иракской армии на Мосул почти закончено и удар будет нанесён скорее всего в начале октября. Одним из участников этих событий станет доктор Азар Миркхан. Для Азара, вероятнее всего, война на этом не закончится. Он будет продолжать сражаться за окончательное отделение своей родины от арабского мира. Ваказ Хассан же станет бесполезен для службы внутренней безопасности и скорее всего его отдадут иракским властям под казнь.

В Ливии Мажди аль-Мангуш продолжает инженерную деятельность, но, насмотревшись на происходящий вокруг хаос, стал приверженцем идеи восстановления монархии по типу той, что уничтожил Каддафи в 1969 году. «Не то, чтобы это решит все наши проблемы, — сказал мне Мажди, — но по крайней мере при монархе мы были единой нацией». Что бы ни случилось с Ливией, он останется там и будет работать над её развитием. «Я готов к любым переменам», — говорит он.

В Дрездене Мажд Ибрагим получил статус беженца, который позволит ему находиться в Германии ближайшие три года. Сейчас он учит немецкий и осенью надеется поступить в колледж на гостиничный бизнес.

В Египте сын Лейлы Суиф, Алаа, сидит в тюрьме второй год из пяти. Её дочь Санаа, спустя 15 месяцев заключения, вышла на свободу в сентябре 2015 по президентской программе амнистии. Однако в мае её признали виновной в «неуважении к суду» за отказ отвечать на вопрос прокурора. Санаа в настоящее время находится в женской тюрьме в Каире, отбывая шестимесячное наказание.

В Австрии Халуд и её сестра Тимим продолжают жить у Эдельсбрюннеров и недавно получили стипендию на обучение межкультурному менеджменту в местном университете; учёба началась в сентябре. Не очень давно её мать, Азиза, ни разу не покидавшая Ирак, которую Халуд видела всего один раз с момента своего побега 11 лет назад, умерла в Куте. Реакция Халуд на эту новость была типичной для этой бесстрашной женщины. Она с удвоенной силой взялась за спасение своего отца и сестёр, которые до сих пор еле сводят концы с концами в Иордании. Пытается перевезти их в Австрию. «Хочу привезти их сюда, вновь обрести семью, — говорит она. — Это моя самая большая мечта».

 

 

Статья и виртуальная реальность «Битва за Фаллуджу» созданы при поддержке Пулитцеровского центра, составившего также серию учебных планов от детского сада до 12 класса и колледжа.

Издано Linsey Fields, Danny DeBelius, Meghan Louttit, Jeannie Choi.

Фоторедакторы: Kathy Ryan, Stacey Baker.