Молокане

В середине пути из Дилижана в Ванадзор, вдоль небольшого шоссе, проходящего по местным холмам и полям, лежит россыпь маленьких деревень и сел. Два села: Лермонтово и Фиолетово — широко известны в узких кругах этнографов и путешественников. В них живут молокане — представители редчайшей христианской секты.

О молоканах я впервые услышал еще ребенком. Про них рассказывали на какой-то познавательной телепередаче, выходившей в 90-е годы. В то время в России проснулся интерес к религиозным сектам, которые стали выходить из тени после падения Советского союза. Народ знакомился со свидетелями Иеговы, адвентистами и саентологами. Молокане были на слуху чуть меньше.

Еще бы: ведь во всем мире молокан не больше 180 тысяч человек. Больше всего их в России. На втором месте Украина и Армения. Затем — Грузия и США.

Молокане — одна из так называемых «духовных» сект. Любая религия начинается с жесткой догматики. По мере её развития находятся люди, не готовые следовать всем догмам. Постепенно религию начинают переосмысливать, упрощать и адаптировать. Однажды переосмыслений набирается достаточно, чтобы последователи строгой догматики объявили вольнодумцев вне закона. Тогда первые становятся старообрядцами (или экстремистами), а вторые — сектантами (или тоже экстремистами).

Духовные секты предлагают верующим понимать Библию свободно, без оглядки на церковные трактовки. Духовники отрицают богослужение по канонам, не признают церковную иерархию и считают, что человек сам выбирает, как ему исповедовать свою религию.

Вот и молокане, хотя и являются христианами, не признают иконы, кресты и святых; не крестятся при совершении молитв; не носят нательного креста; не имеют церкви и священников, отрицают любую иерархию, придерживаются принципа равенства всех перед богом. При этом считают грехом все то же, что считается в христианстве, и даже больше; придерживаются аскетизма и строго следуют библейским заповедям.

Среди отличий есть еще такое: молокане пьют молоко во время поста, хотя это запрещено в православии. За это секту и назвали «молоканами». Разумеется, сами молокане себя так не называют, и считают обыкновенными христианами. «Молокане» — всего лишь кличка, социальное клеймо, выражающее неприязнь к ним со стороны «нормальных» православных.

Клеймить молокан начали еще в Российской империи. Их считали опасными еретиками. Некоторую свободу молоканам дал царь Александр Первый в начале 19 века, но уже через 30 лет гонения продолжились. Николай Первый запретил молоканам проводить свои обряды и устраиваться на работу.

Одновременно с гонениями Николай Первый издал указ, разрешающий молоканам и всем сочувствующим переселиться в Закавказье. Тогда-то и началась их миграция в Грузию и Армению.

К концу 19-го века в Российской империи насчитывалось 500 тысяч молокан. С одной стороны притеснения, с другой — развитие транспорта и рост миграции заставили молокан переселяться из России. Процесс ускорила Первая мировая война и революция. Так молокане оказались в США. Позже о диаспоре молокан в Сан-Франциско напишут Ильф и Петров в своем знаменитом рассказе «Одноэтажная Америка».

А в этом рассказе речь пойдет о молоканах, живущих в селе Фиолетово, которое находится в одноэтажной Армении.

⁂

Первый молоканин попался мне еще на подъезде к селу. Я заметил его в окне грузовика, груженого сеном, ехавшего по дороге. Это был мужчина лет шестидесяти на вид с пышными усами и бородой. Выглядел он так, будто сошел с фотографии времен дореволюционной России.

Следом за ним попался и второй. Молодой парень лет тридцати торговал квашеной капустой на съезде в Фиолетово.

Ни первого, ни второго сфотографировать не вышло. Зато удалось поговорить с продавцом. Выглядел молоканин довольно обычно, удивляли только простые, сельские черты лица. Зато речь его была крайне странной. Говорил он настолько медленно и растянуто, что я принял его за слабоумного, которого его семья отправила торговать капустой на проезжую часть: видимо, дома от него не было никакого толка.

Съезд в Фиолетово нашелся прямо за этой палаткой. Вниз уходили немногочисленные дома. Вдалеке виднелись поля и горы, а солнце пробивалось через тучи так, что пейзаж напоминал библейский.

Дорога спускалась вниз, в село. Остановиться хотелось в центре села, чтобы уже из центра начать его исследовать. По пути попалось вполне опрятное здание школы и несколько огородов, в которых работали местные жители.

Центра же в селе не нашлось. Между двумя рядами невзрачных, старых домов проходила только разбитая асфальтовая дорога — и больше ничего. В Фиолетово не оказалось ни церкви, ни здания администрации, ни главной площади. Только дома, дорога и ржавые водопроводные трубы, нависающие над головой.

Чуть дальше заканчивается и асфальт на дороге.

Дома в Фиолетово почти все одинаковые, с покатой треугольной крышей.

Странно, что дворы огорожены забором. Неужели в этой религиозной общине кто-то может залезть в огород к соседям? Скорее всего, заборы ставят просто по старой русской традиции.

По дороге бегает стадо гусей, которые бросаются под машину и шипят.

Почти в каждом дворе возвышается стог сена.

В село Фиолетово я приехал не бесцельно. Я искал семью Натальи и Михаила Рудометкиных. Они единственные среди молокан, кто принимает туристов. Никакой информации о том, где живут Рудометкины и как с ними связаться, я не имел. Поэтому пришлось спрашивать местных.

Обойдя несколько домов и не встретив ни одной живой души, я наконец-то услышал разговор в одном из дворов. Ворота оказались открытыми, и я заглянул внутрь. Рядом со старым советским грузовиком копались два мужика. Выдавив на лице гримасу доброжелательности, я подошел к ним и, растягивая слова на старорусский манер, начал small talk.

— Добрый день. Меня зовут Андрей. Я путешественник из России, ищу семью Натальи и Михаила Рудометкиных. Вы не подскажете, где я могу их найти?
— Кого? – Мужики переглянулись. На их лицах одновременно читался страх и удивление.
— Наталья и Михаил Рудометкины.
— А кто это?
— Ну... – Я заволновался, – Вроде как здесь живет семья, которая принимает гостей.
— Ах, Рудомёткины? – Мужик повторил фамилию через ё, – Да, живут.
— Где я могу их найти?
— Да вон туда пойдешь, – мужик показал рукой в другой конец села.
— Хорошо, спасибо. А какой у них номер дома?
— Номер дома? – Мужики снова переглянулись, – Не знаю.
— Хм. Какого он тогда цвета?
— Какого цвета? Да как сказать. Обычного.

Фиолетовские мужики смотрели на меня как на инопланетянина. Точно так же смотрел на них и я. Что значит «обычного цвета»? Как это он может не знать номера домов в селе?

Оба мужика выглядели одинаково. Кроме того, что они были похожи друг на друга, они еще как две капли воды походили на торговца квашеной капустой. Но что самое странное: говорили мужики так же медленно и растянуто! Тогда я понял, что торговец вовсе не был слабоумным. Это был местный говор.

Но как можно не знать номера домов и цвет? Фиолетово находится в армянской глубинке, а не на островах в Тихом океане. Жители должны знать цифры и цвета.

В разговор вмешался второй мужик.

— Дома вы узнаете, они отличаются от всех остальных.
— Они белые или коричневые?
— Да вроде коричневые. Там забор еще у них.
— Далеко до них?
— Да там.
— Ну, сколько метров?
— Да метров восемьсот.

Попрощавшись с мужиками, я пошел вниз по селу. По спине у меня побежали мурашки. Разговор получился какой-то криповый, ломаный, неуютный. Молокане не знают номера домов в своем селе, не разбираются в цветах и невероятно странно разговаривают. Но почему?

В указанной стороне действительно нашлись два аккуратных домика, не похожие на все остальные. Цветов они были молочного и белого, а коричневый был только забор.

Я постучал по железным воротам. Вышла женщина.

— Здравствуйте. Это дома Рудомёткиных?
— Да, их дома.
— Могу я с ними поговорить?
— Я Рудомёткина, что вы хотели?
— Меня зовут Андрей, я путешественник из России. Услышал о вашей общине, что вы принимаете гостей. Можете меня принять?
— Ой, вы поздно приехали. Вот если бы на час раньше, а сейчас я в поле пойду работать.
— Как жалко. Понимаете, я ехал к вам специально из Еревана. Может быть я сам здесь все осмотрю?
— Да что вы тут сами посмотрите...

Женщина оказалась Натальей Рудомёткиной. Поначалу она никак не хотела меня пускать и говорила, что ей пора идти собирать картошку. Но я все-таки оказался достаточно настойчивым. Наталья сдалась и пустила меня в огород.

— Заходите. Вот, можете здесь все посмотреть. Туда дальше можете пройти, там поле.
— Я могу поговорить с местными?
— Да, вон на поле пройдете, мы там работаем. Поговорите, поспрашивайте, что вам интересно.

Во дворе оказались заросли сорнячных цветов.

Выяснилось также, что в одном из домов живут сами Рудомёткины, а другой предназначен для туристов. Наталья рассказывает, что посетители бывают часто и из разных стран. Посмотреть на общину молокан приезжают и из Испании, и из Америки. Только, говорит Наталья, из-за пандемии гостей стало меньше.

«Ага, то есть новости читаем», — отмечаю я про себя.

Оказывается, Рудомёткины договорились с туристическими агентами, которые специализируются на необычных турах. Они-то и договариваются об экскурсиях. Рудомёткины сильно рисковали, когда затевали это дело. Община не любит чужаков. Но туристы оказались в основном вежливыми и культурными людьми. Теперь Рудомёткины рассказывают о своей деревне, истории молокан, быте; угощают борщом, блинами и другими русскими блюдами.

Второй же дом строился для их детей, но дети выросли и уехали из села. Наталья говорит, что в селе уже давно никто не хочет жить, и люди уезжают в крупные города. Например, в Балашиху уехала дочь Натальи. Но некоторым все-таки нравится в общине. Вот вернулся и её муж Михаил, проработав много лет в калужском музее.

Михаил обустроил двор, починил оба дома, смастерил новый забор. Во дворе оказалось очень чисто. Нашлась собака, несколько куриц и поленница с дровами.

За железной сеткой — огород, засеянный репой, капустой и чем-то еще. В огороде стоит теплица и стог сена.

За огородом течет небольшой ручеек, из которого Рудомёткины берут воду. Через ручей переброшен аккуратный мостик, за которым находится разноцветная беседка.

Еще дальше — ряд цветов, малые скульптурные формы и пруд.

Затем начинается открытое поле.

Наталья проводила меня до своего огорода.

— Вот, а я пошла работать. Там дальше кладбище, а в другой стороне еще люди работают. Пойди, поговори.
— Спасибо, Наталья! Можно я вас сфотографирую?
— Ну зачем тебе это?
— Да ладно вам, вы так замечательно выглядите!
— Ага. Статью небось пишешь?
— Пока еще нет. Я ведь ничего пока не увидел.
— Смотри, вот вы приезжаете, я рассказываю, а пишете потом совсем не то, что я говорила. Перевираете половину! Понаписали всякой чуши в интернете. Не люблю я, когда меня фотографируют. Ну да ладно, давай.

Молокане не любят фотографироваться. После слов Натальи о том, что туристы все перевирают, я не стану ничего утверждать. Но некоторые религиозные общины верят будто фотография вытягивает душу из человека. Правда, это было сказано про Африку. Так или иначе, фотография Натальи — единственная, что получилась удачно.

Я попрощался с Натальей. Она ушла в поле, на длинный прополотый участок, собирать картошку. Я отправился дальше и нашел кладбище.

Оно было расположено прямо у дороги, на склоне холма. Никакого ограждения у могил не нашлось. Надгробий тоже. Молоканское кладбище странное. Я такого никогда не видел. Могила обложена грудой камней, а в изголовье стоит странная штуковина из железа в форме скворечника.

Я долго не мог понять, что это за домики такие. Может быть, это что-то вроде «божьего дома», в который отправляется душа после смерти? Оказалось, что это просто ящик, внутри которого находится дощечка с именем погибшего. Ящик предназначен для единственной цели: защищать дощечку от дождя. Форма домика ничего не значит. Просто дизайн.

В поле нашелся дед лет семидесяти, седой и сгорбленный; одетый в старые черные брюки и белую льняную рубашку. На вид он был как крестьянин из 19-го века, трудящийся на своего помещика. Я попытался с ним заговорить.

— Здравствуйте!
(в ответ тишина)
— Как ваши дела?
— Да как обычно.
— Скажите, пожалуйста, вы сеете картошку или собираете?
— Собираю.
— Скажите, а давно здесь живет ваша община?
— Давно.
— Примерно со времен Александра Второго?
— Да, так.
— В каком году сюда приехал первый житель?
— Ну где-то в 1835.

Я прогулялся с дедом обратно, к дому Рудомёткиных, и всю дорогу он смотрел себе под ноги, а на вопросы отвечал кратко и по существу. Мне так и не удалось вывести его на разговор. Когда мы подошли к дому, дед просто ушел в свою сторону, не попрощавшись.

В другой стороне виднелись рабочие на тракторах. Я решил отправиться к ним. Может быть, кто-то даст мне развернутое интервью?

Вдалеке показался человек — мальчик, который что-то нес в руках. Зная, что молокане терпеть не могут фотографироваться, я решил не подходить к нему близко, а снять при помощи телеобъектива. Между нами было метров триста, и я был уверен, что мальчик не поймет, что я с камерой.

Я сел на корточки, вывернул приближение на максимум и направил объектив на мальчика. Моментально он застыл на месте и закрыл лицо двумя бутылками из-под Кока-колы!

Я убрал камеру. Мальчик спрятал бутылки за спину. Я снова навел на него объектив — он снова спрятался за бутылки. Тогда я поравнялся с ним:

— Привет. Тебя что, нельзя фотографировать?
— Не-а.
— Почему?
— Я грязный. Мы картошку собираем.
— Погоди, но я ведь только лицо. Лицо-то у тебя чистое. Можно?
— Нет.
— Ну ладно. Хорошего тебе дня.
— Вам тоже.

Пацан был на вид лет десяти. Черты его лица были такими же, как у тех мужиков, что я встретил в деревне, только молодыми.

Удивительно, как все молокане похожи! Дело в том, что они живут общиной много веков и вступают в отношения только между собой. У молокан попросту нет кровосмешения, нет «чужих» генов, нет признаков других народностей.

Поэтому можно сказать, что они — сохранившиеся до наших дней «настоящие русские». Их лица — эталон славянского лица. Деревенские, простоватые, слегка овальные, румяные, белесые — как будто из учебника этнографии.

Говорят молокане тоже с каким-то дореволюционным акцентом. Окают, тянут слова. При этом говорят они на современном языке и даже в курсе событий в мире. Но речь их похожа на старинную, утраченную на развалинах Российской империи.

Мальчик пошел дальше по своим делам. Я приближался к работающим в поле.

Все работающие обратили на меня внимание. Бабы перестали собирать картошку, мужики отвлеклись от погрузки мешков в грузовик. Мурашки по спине пробежали снова. Смотрели на меня так, будто я пришел кого-то порабощать.

«Как бы на вилы не посадили» — пронеслось у меня в голове.

— Добрый день. А вы картошку сеете или собираете?
— Собираем, – последовал привычный краткий ответ от бабы.
— А какой это сорт? Я, правда, не разбираюсь... – Занервничал я и начал нести ахинею, – Знаю только синеглазку, у нас на рынке ей раньше торговали.
(в ответ тишина)
— Что-то мелкая она у вас, – Я взял в руки картофелину и рассмотрел с видом знатока, – Урожай-то хороший в этом году?
— Плохой, засуха была.
— А вы за сезон один урожай собираете или два?
— Один, откуда два.

Разговор с молоканами не удался опять. Они совершенно не желали идти на контакт. Я задавал вопрос и получал на него максимально короткий ответ.

Наконец я понял, почему молокане производят такое пугающее впечатление. Они не поддерживают диалог. Обычно если спрашиваешь о чем-то человека, он отвечает по сути и продолжает говорить еще немного в дополнение. Тогда нить разговора развивается сама собой. Молокане же замолкают сразу после ответа по существу.

Мужик лет сорока, до этого отдыхавший у грузовика, поднялся с места и медленно пошел к причудливой машине. Сиденье от трактора было установлено на четыре колеса, а сзади приделаны какие-то ржавые винты. Спереди торчал мотор. Драндулет, видимо, предназначался для прополки грядок. Мужик подошел к драндулету и уселся в кресло.

— Добрый день. Как вас зовут?
— Яков.
— Очень приятно. Меня зовут Андрей, я из России.
— Откуда точно?
— Красногорск, это в Московской области.
— Я там служил.
— Служили? В смысле, в армии? И почему же вы вернулись?
— Срочная служба была. Закончилась, вот и вернулся.

Мужик просунул руку куда-то внутрь мотора и завел драндулет. На шум прибежала его собака и начала мешаться мне под ногами.

— Яков, а у вас полностью тут все свое?
— Как понять?
— Ну, вы только картошку выращиваете или еще что-то? Лук, капусту?
— Да, и лук, и капусту.
— А что-то покупаете в магазине?
— Ну разве что сахар, муку.
— Да, сахар-то проще купить. А мясо у вас свое?
— Ну как, докупаем чего не хватает.
— Понятно. Можно я вас сфотографирую на тракторе?

Яков ничего не ответил, а только непонятно фыркнул и приготовился рулить драндулетом. Я подумал, что он не против фотосессии и приготовился его снимать. Вдруг из-за спины раздался далекий крик: «Эй, Яков, улыбайся! Знаменитым будешь!».

Это кричали другие мужики, наблюдавшие за нами с поля.

Яков смутился от этого еще больше. В камеру он не посмотрел ни разу, а просто поехал по грядкам на драндулете. Плуг, приделанный сзади, вошел в землю и стал выкорчевывать картофельные клубни.