– А теперь слушай, – говорит гид, – Я здесь работаю волонтером. Собираю деньги на помощь вот таким бедным умирающим. Похороны стоят очень дорого, на них уходит 40 килограммов дров. Один килограмм стоит 500 рупий. Такие деньги есть не у каждого, поэтому мы собираем пожертвования. Обычно туристы оставляют на 10–20 килограммов. Но тут, конечно, тебе решать. Это ведь твоя карма.

Если читатель еще не догадался, то вся эта прогулка — одно большое спланированное шоу, в котором туриста сначала пичкают рассказами про карму и водят по кладбищу среди горящих трупов (настоящих), а потом заводят в страшный дом к умирающей нищенке (возможно, ряженой) и впаривают байку про волонтерство и дорогие дрова. Попробуй, откажи дать денег после всего увиденного и услышанного. От такой прогулки по крематорию, среди горящих тел, да приправленной рассуждениями о смысле жизни и карме — по коже идут мурашки, а рассудок отключается. Попробуй, откажи! Испортишь себе карму на всю жизнь, ведь ты не где-нибудь, а в центре индуистского мира, священном и старейшем городе Варанаси!

Ах, если бы я только помнил, сколько на самом деле стоят те дрова: двадцать, тридцать рупий? Но никак не пятьсот! Если бы я только помнил точную цифру, я бы обязательно сказал ему все, что думаю. Но цены я не помнил, а помнил только, что дрова стоили гораздо дешевле.

– Понятно, – промялил я, – окей, я даю тебе 200 рупий, идет?
– ... Что?! Двести рупий? Ты шутишь? Все жертвуют хотя бы три тысячи!
– У меня нет трех тысяч. Я дам тебе двести рупий.
– Но я на них даже килограмм дров не куплю!
– Ну, купи полкило, – гениальное предложение.
– Они по полкило не продаются! – гениальный ответ.
– Хорошо. Я дам тебе триста рупий и отвали.
– Вот так значит... Ну, дружище, как знаешь. Карма твоя, тебе решать. Иди, отдай ей сам, посмотри ей в лицо.

Я подхожу к старухе и протягиваю ей триста рупий. Она тянет ко мне дрожащие руки, берет деньги и смотрит на них. В этот момент её лицо приобретает черты настолько ошеломленного удивления, что, кажется, сейчас она позабудет о грядущей смерти, вскочет, и мне придется от неё убегать. Видимо, обычно действительно дают по несколько тысяч.

Отдав старухе деньги, я начинаю побыстрее сматываться обратно в лодку. Гид догоняет с криками:

– Эй, стой, а мне денег?!
– Ах, еще и тебе денег? Возьми у неё половину.
– Я не могу у неё взять, это ей на похороны. Заплати лично мне за экскурсию!

Поняв, что так просто он меня не отпустит, кидаю ему сорок рупий и сажусь в лодку.

Но за секунду до того, как мы отплываем от берега, из неоткуда появляется мой вчерашний проводник, которого я очень нагло продинамил сегодня с утра, когда ушел на час раньше назначенной встречи. Повезло так повезло. Делаю вид, что не узнаю его. Не отстает. Лодочник начинает понимать, что дело не чисто, и вот он уже разворачивает лодку обратно к берегу, где меня ждет мой разозленный помощник. Я решаю атаковать первым:

– О, так это ты! Не узнал сначала. Слушай, ну и где тебя носило? Я ждал тебя полчаса, плюнул и ушел.
– Что? Это я тебя ждал полчаса!
– Ты, наверное, шутишь? Мы же договорились встретиться в half seven. Я вышел — тебя не было.
– Я тоже пришел в семь тридцать, прождал тебя полчаса, спросил у хозяина отеля, он сказал, что ты вышел в шесть тридцать и ушел.
– Ох, дружище. Где ты учил английский? Ты же сказал, что придешь в half seven. Это значит в шесть тридцать. Тебе стоило бы подучить язык.
– Ах да, действительно. Запутался в этих временах, извини.
– Ну, теперь уж ничего не поделаешь. Город я уже сам осмотрел. Ладно, пошли, отдам тебе деньги за вчерашнюю помощь. У меня с собой больше нет, надо зайти в отель.

Уловка заключалась в том, что фраза «half seven» употребляется достаточно редко даже в британском английском. Обычно говорят «half past seven». Без ключевого слова «past» не вполне понятно, что имеется в виду: половина седьмого или полчаса после семи? Фраза легко может ввести в заблуждение даже носителя языка, американца. Что уж говорить про индуса.

Доплыв до причала, мы высадились и пошли к отелю. Сегодня парень был немногословен, шел почти молча, только спросил, весь ли город я успел осмотреть и не надумал ли купить у него гашиш. Да, обязательно. Вынес ему двести рупий, припрятав еще сотню в кармане.

– Вот, держи. Двести рупий хватит?
– Маловато. Можешь накинуть?
– Могу. Давай только немного прогуляемся.
– Э-э-э, куда? Туда? Нет, только не туда, пошли в другую сторону, – разволновался мой вчерашний преследователь.
– Да мне без разницы. Послушай, скажи, что здесь происходит? Почему у меня посреди крематория липовый волонтер выбивал обманом деньги, рассказывая про карму? У вас тут у самих как с кармой?
– Сколько ты ему дал?
– Я дал ему триста рупий.
– Нашел из-за чего переживать. Иной раз по десять тысяч разводят.
– И что, это по-вашему нормально, вот так, прямо на кладбище? – попытался я прочитать мораль.
– Каждый вертится как может. Так что, дашь еще сотенку?

Около часа после всего произошедшего я отдыхал в номере. Варанаси сводил меня с ума. Мне срочно нужно было поговорить хоть с кем-то вменяемым в этом краю. И такой человек нашелся, но сначала пришлось обойти весь город.

Конечно, Варанаси красив только в одном месте — на набережной. Остальной город производит удручающее зрелище. И если недалеко от Ганга улицы еще претендуют на минимальный интерес...

То вне центра всё совсем плохо.

Везде очень много мусора. И в нем копаются коровы.

Обезьяны тоже жрут что-то.

Да и люди, бывает, разведут костер из мусора прямо посреди улицы.

Много самостроя, как в любых индийских трущобах. Нормальной канализации и водоснабжения в этих лачугах нет, воду сливают в желоба, идущие вдоль улиц. Хотя, наличие ливнестоков и дорога под углом — уже великое достижение, не в каждом российском городе встретишь. Наверное, индусам досталась эта система от англичан.

Внезапно корова.

Коровы ходят по улицам Варанаси вольготно и неприкаянно. Ходят и срут где попало. Говно никто толком не убирает: священное животное покакало. Все улицы завалены навозными кучами. Невозможно не вляпаться.

Более широкие улицы похожи на Дели. Куча рикш и рынок.

Разруха встречается страшная. Больше похоже на Африку.

Не так далеко от центра. Дороги почти нет, вся разбитая и занесенная песком. Красное изваяние в центре намекает, что это площадь.

Нищета. Самодельные жилища.

Как здесь можно жить? Да еще у каждой семьи по три-пять детей.

Кто-то, конечно, среди этой нищеты отстраивает себе трехэтажные хоромы с пентхаусом. Одни ворота в этом доме стоят дороже, чем большая часть населения получает в месяц.

Школьные автобусы.

Школьный велосипед. Сюда набивается детей до отвала, и бедный водитель везет их в школу педальным методом.

Больница.

Реклама автомобильных масел.

Ашрам.

Спят на крышах.

Работают.

Справляют нужду. Индусы в этом плане совершенно беззастенчивы.

Колонка.

Весы. Такие весы можно часто встретить рядом с гхатами. На них обычно взвешивают дрова.

Газовые баллоны. Такие можно встретить везде в Индии. Их используют для приготовления пищи на примусах, так как газ есть не во всех домах.

По официальной статистике, всего 29% жителей города трудоустроены. Умеют читать и писать 77%.

Так выглядит Варанаси вне центра. Стоит вернуться к набережной — Италия!

Рядом с моим отелем стояла неприметная палатка, в которой продавалась всякая мелочь: сигареты, зажигалки, чипсы, вода. За прилавком сидел молодой парень в очках. Как-то раз, проходя мимо, я заметил у него на столе тетрадь с какими-то расчетами.

– Привет, дружище! А что ты учишь?
– Это физика. Оптические системы.
– Здорово, можно посмотреть? – я взял тетрадь и полистал. Она была исписана довольно сложными расчетами, которые не преподавали нам даже в Авиационном, – Ты учишься в институте?
– Да, в Бенаресском университете.

Викаш Сет — студент факультета физики Бенаресского университета, одного из крупнейших университетов Индии. Удивительно, но в Варанаси расположен институт, который даже называют «восточным Оксфордом», так как там преподают талантливые ученые, получившие образование в Англии.

Викаш учится, решает домашние задания и попутно ведет семейный бизнес, присматривая за торговым лотком. Мечтает стать ученым. Из страны этот молодой талант уезжать не планирует, его цель — сделать жизнь в Индии лучше и обеспечить свою семью. После небольшого интервью с Викашем на разные отвлеченные темы я не выдерживаю и начинаю спрашивать, что вообще происходит в Варанаси.

– У тебя тут есть интернет? Я хотел бы показать кое-что.
– Да, вот компьютер — показывай.

Я открываю поисковик Гугл и нахожу картинки с трупами, которых жрут собаки. Эти фотографии сделаны здесь, в Варанаси. И многие люди едут сюда, чтобы увидеть шокирующие кадры. Вероятно, читатель и сам встречал такие снимки в других рассказах про Индию. Но как такое возможно? Неужели в этом городе все настолько чудовищно, что даже мертвые тела лежат посреди улиц? Задаю этот вопрос Викашу.

– Что это? Я нашел эти фотографии в отчете о Варанаси, но обошел всю набережную, и не нашел ничего подобного.
– Хм-м-м, это... – Викаш поморщился, – Это случается иногда. Дело такое: обычно трупы кремируют, от них остается только пепел, и его спускают в Ганг. Но иногда кремировать нельзя. Очень толстых людей или беременных женщин нельзя сжигать, потому что это будет ужасное зрелище, все растечется и... Поэтому их просто привязывают к тяжелому камню веревкой и скидывают в реку. Иногда веревки перегнивают, и полугнилые трупы всплывают, прибиваются к берегу. Вот эти фотографии как раз про них.
– У меня нет слов. И часто это происходит?
– Не то чтобы часто. Раз в пару месяцев кто-нибудь да всплывет. Их быстро убирают, поэтому автор этих снимков — большой «везунчик», или охотился за кадрами специально.

– Понятно. Значит, я зря искал по всей набережной... Еще со мной случилась такая история: человек, который представился волонтером, водил меня по Маникарнике, рассказывая про карму и похороны. А затем завел в хоспис к умирающей старухе и буквально под молитву начал вытягивать из меня деньги. Это же невероятно лицемерно!
– Ты прав, конечно. Но тут каждый зарабатывает как может. Им не до кармы. Низшая каста, работники морга. Им главное выбить деньги. Не важно, каким путем. Они не волонтеры. Возможно, какая-то мизерная часть денег действительно идет на похороны, но большая часть идет лично им в руки, ну и боссу. Похороны в Варанаси — это бизнес.

Тогда я показал Викашу фотографию белого садху, которого я снял прошлым вечером. Садху — это индийские отшельники, просветленные йоги, отрекшиеся от привычной жизни. Когда я попытался снять одного из них на набережной, он почему-то закрыл лицо руками.

– А что за люди в странных одеждах сидят на набережной?
– Это садху.
– Мне показалось, что с ними что-то не так. Когда я попытался сфотографировать белого старца с бородой, он закрыл лицо руками и категорически запретил себя снимать. Потом поманил меня рукой, чтобы я заплатил ему денег. Я думал, что пожертвования добровольные. Мне кажется или это просто шоу для туристов?
– Вообще говоря, да. Так и есть. Все это просто шоу.
– И эти садху, получается, не настоящие?
– Да, они не настоящие. Точнее, может быть, они и настоящие в каком-то смысле. Но садху так себя не ведут. Садху — очень интеллигентные, мудрые люди. Никогда истинный садху не позволит себе сидеть целый день и собирать деньги за фотографии. Настоящие садху живут в своих ашрамах и денег ни с кого не берут: хочешь — сходи к ним, поговори, сфотографируй. Если что-то дашь, то они возьмут. Но сами просить ничего не будут.
– Как все скверно... Совсем не это я ожидал здесь найти...
– Да, но нельзя их винить. Каждый зарабатывает как может. Кто-то ведет торговлю, как моя семья, а кто-то просто умеет экстравагантно одеваться и привлекать к себе внимание. Люди платят за фотографии, им нравится. Почему бы и нет?

Садху — визитка карточка Варанаси. В сети можно найти очень много красочных фотографий совершенно потрясающих старцев, одетых в странные одежды, с заплетенными волосами и длинными бородами. Кажется, что это те самые гуру, которые знают ответы на все вопросы.

На самом деле все гораздо прозаичнее. Эти садху — обычные ряженые бродяги, которые целый день сидят на одном месте и побираются. За одну фотографию берут несколько сотен. Разумеется, такое положение дел меня не могло устроить, поэтому я пришел вечером на фестиваль, сел метрах в пятнадцати на лестницу, спокойно установил штатив и стал снимать старцев через телеобъектив. Вот он, красавец. Белый садху.

А вот как он берет деньги.

Основной доход приносит фестиваль. Каждый вечер набережная Варанаси превращается в красочное шоу. Собираются большие толпы народа. В основном это туристы из других городов Индии.

За деньги можно арендовать лодочку и посмотреть представление с воды.

В то время как зеваки смотрят на зрелище, в толпе орудуют карманники и просто разводилы.

Пока я, присев на корточки, снимал видео, ко мне подошел мальчик лет шести в традиционной одежде и постучал рукой по плечу. Обернувшись, я увидел тянущуюся к моему лбу тонкую детскую руку, указательный палец которой был вымазан красной краской. «Вот он, контакт цивилизаций» — пронеслось в голове. И я, направив свой лоб навстречу его руке, получил заветную красную точку. Потрясающее чувство. Но экстаз длился недолго: тотчас же этот мальчик показал расписную тарелочку с цветами, на которой аккуратно лежали сто рупий.

Вот ситуация: вроде и точку получил, а вроде никто не предупреждал, что мазок краской стоит сто рупий. А мальчик совсем маленький и смазливый такой. Предложил ему разменять мою последнюю сотню и взять себе пятьдесят рупий. Как по заказу подбежал второй:

– У него нет сдачи, давай я разменяю!
– Ну, давай.
– Только сначала я тебе точку поставлю, а то плохая примета.
– Хорошо, ставь.

Поставив точку, он начал отсчитывать сдачу. Отсчитал, отдал мне деньги, и, указывая на своего друга, сказал:

– Теперь плати ему, как собирался, — и я заплатил.
– А теперь мне плати. Ты ж две точки получил.
– Ах ты ж. Возьми-ка у своего друга половину!

Нигде в Индии не разводят так нагло, как в Варанаси. Они строят тонкие психологические сценарии и назойливы как комары. Отказывать можно, но рано или поздно силы иссякают. Напоминает анекдот про китайских хакеров, ломавших Пентагон паролем «Мао Цзедун».

Однако, если не считать этих паршивцев, фестиваль производит невероятное впечатление. Это очень красиво и необычно.

После окончания представления городская набережная быстро пустеет. Её заливает желтый свет, и стены старого форта выглядят еще более мистическими.

Ночной Варанаси.

Все расходятся по домам.

Возвращался и я к себе в отель, который располагался недалеко от гхата Маникарника. Шел со штативом и камерой наперевес. Разумеется, при подходе к гхату меня окружили местные и начали говорить, что здесь снимать нельзя. Я отнекивался, что просто иду в свой отель и снимать ничего не собираюсь. Однако один индус не отставал и что-то постоянно говорил про какой-то «мишн». Наконец, я понял, что он говорит про «пермишн», то есть разрешение. Я встал как вкопанный.

– Ты хочешь сказать, что можешь разрешить мне фотографировать крематорий?
– Да-да, я могу попросить своего босса! Снимешь все, что захочешь!
– Сколько стоит?
– Две тысячи рупий.
– Пф. Мне сегодня утром твой босс лично предлагал за тысячу.
– Хорошо, хорошо, давай за полторы. Приходи завтра утром в половину седьмого. Я буду ждать тебя на этом месте.

К слову сказать, никакого запрета на съемку официально нет. Снимать по закону можно абсолютно всё. Но, к сожалению, крематорий контролируется местной бандой. Еще бы: миллионы людей хотят умереть в Варанаси! И они готовы платить за это деньги. Поэтому на практике снимать здесь невозможно. Бандиты мгновенно окружат любого, кто сделает снимок. В лучшем случае придется удалить фотографию, в худшем вас прогонят палками и камнями.

Теоретически, можно получить разрешение в городской мэрии, но это очень сложно. Да и не поможет ничем: всем плевать на эту бумажку, если только вы не придете с местной полицией. Но кому нужно устраивать такую войну? Неприступный бастион Маникарники бесполезно штурмовать силой. Не поможет и скрытая камера: либо заметят, либо снимки будут ужасного качества. Нет, все это не подходит. В этой системе есть ровно одна брешь: её собственная жадность.

Я пришел утром в назначенное время, и меня подвели к кострам.

– Вот, пожалуйста. Снимай всё, что хочешь.
– Что отсюда можно снять? Мне нужен крупный план.
– Хорошо, пойдем, – меня обвели вокруг каменной ограды, провели через проем в ней и впустили на саму площадку, где горят костры.
– Нет, тоже плохо. Я не вижу отсюда тело.
– Ладно, иди сюда, – истопник подвел меня совсем близко к костру. Из него торчали обгоревшие ноги, завернутые в ткань.
– Нет. Это ноги. Я хочу снять голову.

Отправить бы меня в котел за такие слова. Но истопник не моргнул и глазом. Он обвел меня вокруг костра и подвел к нему спереди. Не знаю, почему он не сделал этого сразу, по шагам вытаскивая из меня мои просьбы. Я уверен, что если бы я попросил его перевернуть труп для более удачного кадра, он бы не отказал и полез бы кочергой в костер. Но у кого из нас теперь ниже карма, после таких-то слов?

Жар то ли от огня, то ли от собственных мыслей ударил в лицо. Из огня торчала голова, окруженная пламенем.

Я сделал ровно один кадр, чтобы не дать повода требовать оплаты за каждый снимок.

– Это все? Только один кадр? Давай еще поснимаешь, чего ты?
– Нет, мне нужен только один кадр. Этого достаточно.
– Ну, как хочешь. Пойдем, отойдем.

Истопник отвел меня в сторонку, и я заплатил ему обещанные полторы тысячи рупий. Как и следовало ожидать, я услышал от него следующее:

– Спасибо. Это пойдет на благотворительность. А можешь и мне тоже заплатить?
– Тебе заплатить? А ты возьми из этих, никто не узнает.
– Нет, что ты, я так не могу. Это плохо для кармы.
– Плохо для кармы... Слушай, а сколько стоит килограмм дров?
– С чего такие вопросы? Пятьсот рупий, где-то так.
– Да черта с два. Я узнавал цены, килограмм стоит пять рупий. У вас тут бизнес, я все понимаю.
– Хм-м-м. Ну-у-у, нет, это дешевые дрова стоят пять рупий, а мы используем мангровые...
– Какие?! Ладно, все. Ничего тебе не дам, пока.